Дальше все слилось в какую-то отвратительную карусель.
Стравинский – а он был на полголовы выше Кирилла и заметно шире в
плечах – пропустил удар и едва не полетел со стула на пол, но
каким-то отчаянным движением сгруппировался и вскочил. Брызнув на
стол кровью из разбитого носа, он взревел, словно раненный зверь и
бросился на Кирилла, смахнув со стола на пол планшет.
Кирилл едва успел закрыться и не получить еще более мощный удар
в лицо, ответил, затем они сцепились, Стравинский больно толкнул
Кирилла на стол, потом на кухонный фартук, минуту спустя они уже
катались по кафельному полу, стараясь приложить один другого
головой о ножку стола.
Кончилось тем, что один из приятелей Стравинского – смуглый, с
аккуратно подстриженной бородкой – схватил со стола планшет, что-то
в нем набрал, и через пару секунд наглухо сцепившиеся противники
обнаружили между собой опалесцирующий барьер, твердый и гладкий,
словно пластик.
– Брэк! – крикнул парень. – Жека, пойдем, умойся. Пойдем,
пойдем, не бей его, перестань, нечего на этого убогого нервы
тратить, его и так не сегодня – завтра выгонят. Ты сам виноват –
нечего дразнить животное. А ты извинился, живо!
– Извини… я что-то… сорвался, – пробормотал Кирилл, чувствуя во
рту вкус крови из разбитой губы. От барьера, созданного парнем,
исходил запах озона и еще какой-то бытовой химии.
– Сорвался… да я тебе!.. – Стравинский рванулся в руках друга,
но тот его удержал.
– Пошли! На Арене разберетесь!
– Да какая Арена? Кто его туда пустит?!
– Мне плевать, кто пустит, – ответил Кирилл, утирая струйку
крови, стекавшую по подбородку. – Хоть завтра. В любое время.
– Вот придурок, – сплюнул бородатый, все еще не отпуская
Стравинского до конца. – Ты ж не умеешь ни хрена. Если хочешь, чтоб
тебя побили, так я б на твоем месте выбрал, чтоб побили без
магии.
– Плевать.
Тот пожал плечами.
– Научись чему-нибудь, тогда и плюйся, дебилушка. Совсем с ума
посходили начинашки, – парень потащил Стравинского за собой вон из
кухни. – Когда хоть хеллоувордить научишься, тогда на Арену
приходи.
Когда Кирилл шел в свою комнату, приложив холодную кружку к
разбитой губе, он думал только об одном: лишь бы ему не запретили
послезавтра отправиться в «увольнительную». Только бы не заперли на
выходные в Институте. У него есть там, во внешнем мире, одно важное
дело. Пусть потом его отчислят, всунут синюю таблетку, заставят все
забыть… плевать!