Я решил, что я на ней женюсь, сразу, как увидел.
Еще в далеком , голожопом детстве.
Ванька ее привел в мой двор, мелкую, хрен знает как одетую, но нам тогда на внешний вид вообще было насрать. Сами не лучше выглядели.
У Ваньки родаки скупались на рынке и в популярных тогда среди нищеты секондах.
А я так вообще вечно в обносках лазил.
Бабка искренне считала, что пацану новая одежда не нужна вообще, все равно вырастает быстро, и потому нехрен тратиться.
Ну и побиралась по соседям, собирая всякий рваный хлам.
Мне было посрать.
Зимой я закалялся в драных ботинках “прощай молодость”, над которыми ржали в школе, пока мы с Ванькой не вбили всем ржущим зубы в глотки, таскал пальтишки из времен умершего Советского Союза и шапку-ушанку и был вполне счастлив.
А летом не вылезал из старых, отданных соседом джинсов, которые бабка обрезала и ушила.
И мелкая девчонка, притащенная на буксире Ваньком, вполне в мою мировую гармонию вписывалась.
Это с первого взгляда.
Нашего возраста, замурзанная, смешная, она казалась не девчонкой, а пацаном.
А потом она посмотрела на меня своими зелеными глазами… И я упал. Верней, мне показалось, что упал, потому что земля под ногами реально качнулась.
Смотрел на нее, моргать забывая. И дышать забывая. И невероятным дураком делался, не умеющим двух слов связать. И внутри все переворачивалось и на место нихера не вставало!
Мне кажется, я в таком состоянии и провел все школьные годы. Не умея оторвать от нее взгляда. И боясь моргнуть. Вдруг исчезнет?
Это была какая-то дикая, больная зависимость, жуткая в своей обреченности. Потому что, что именно делать, чтоб Ветка поняла, как я к ней отношусь, и, что самое главное, согласилась на это, я понятия не имел. А потому немел и краснел.
И пялился.
И понимал, что попал. Так попал!
Бабка, когда еще была в себе и не путала меня с погибшим отцом, рассказывала сказку про нашего предка, какого-то знаменитого татарского батыра, который увидел в одном селении русскую красавицу и не смог ни есть, ни спать, пока не выкрал ее под покровом ночи и не увез к себе в дом.