Хасанов понял, что
позволил лишнее и отодвинулся, но перед тем, как уйти, напоследок сказал:
- Бажена, не
забывай, что я взял тебя под свою ответственность и если тебя что-то беспокоит,
ты смело можешь со мною поделиться.
- Я помню. Спасибо
еще раз, - робко ответила и он, еще немного постояв, нехотя пошел из зала.
Бажена.
Я гордилась собой! Хотя и
плакала ночью накануне. Такой нелегкий труд и чаевых чуть более десяти тысяч.
Сдавалось мне, что Каринка, а возможно и Асель утаивали часть их, потому что
моя доля составляла большую часть. Наивно полагалась на их честность, сама была
честна. Да и как я могла подвести Хасанова? А уволившись, снова начала бы
искать работу. Нет уж, я все выдержу, и алчность Карины и хитрость Асель. Я
научусь работать лучше и заработаю много, чтобы стать независимой и самой
выбирать с кем и как работать.
Хасанов ни разу не
намекнул ни о сумме мне данной, ни о моем возрасте и нашем тайном уговоре.
Никто не знал, что мне нет восемнадцати. Я привыкла к его присутствию рядом и
уже не шарахалась от него, не дергалась что меня поругает за некую провинность.
А эти мгновения, что мы иногда совместно ужинали или провожали закат, рождали
песню в душе, тайну, единый мир, где только двое. Хасанов не только дышал
благородством, надеждой, доверием и силой, он привлекал меня как идеал мужчины.
Но я знала, что у него есть девушка. Успешная красавица-фотограф, которую мы
вдоль и поперек рассмотрели в социальных сетях. И они смотрелись идеальной
парой. Я лишь тихо завидовала этой женщине и надеялась, что она, эта Венера
сделает Хасанова счастливым.
Сегодня день зарплаты.
Но меня он не радовал. Деньги придется вернуть. И как бы мне не хотелось с ними
расставаться, долг висел словно Дамоклов меч.
Талхан.
Прошел месяц со дня открытия
“Токмака”. Бесспорно трудный во всех смыслах. Обстановка в коллективе хромала.
Вопрос с чаевыми периодически вызывал спор о несправедливости разделения.
Повара ратовали за свой труд и что без них не будет оно существовать,
официантки за то, что сверху положенные - это их личная заслуга.
Баринова трудилась
молча, выдерживая нейтралитет. Но боевой пыл ее немного угас, в сравнении с
прежним, еще до начала работы кафе. Иногда мы вместе провожали закат, урвав
пятиминутный перерыв. И такие моменты единения трепетом отзывались в закромах
моей души, напитывая меня энергией, что я так привык, ища всякий раз Бажену
взглядом у панорамных окон или на террасе. Я себя не узнавал. Она перестала
убегать от меня, стоило подойти ближе. Если на небе кучковались облака, девушка
спрашивала: "Что Вы видите? Какую фигуру?", загадочно улыбалась,
нафантазировав свою и пытая меня. Я смотрел под разным углом на рваные полоски
перистых или вздутых кучевых и выдавал какую-то чушь, от которой она звонко
хохотала. Потом снисходительно смотрела в глаза и капризным, поддевающим тоном
говорила: "Талхан Яверович, в Вашей фантазии глубокие пробелы. Разве же не
видно что это голова тигра?" Или: "Здесь упряжка с оленями, видите
полозья", указывая на ровные белесые нити вдоль горизонта. Ни черта я не
распознавал, где морды животных, а где иные предметы, зато на расстоянии
чувствовал присутствие девушки и нежный аромат луговых цветов. Моя забота о ней
легла тяжелым грузом на совесть и всякий раз, желая остаться наедине, я
оправдывал свой поступок ответственностью за сироту.