Чернявский поморщился – с документами у него самого было, что и говорить, не очень… В «конторе» лагеря, несмотря на его временность, обнаружились аккуратные папки с личными делами на всех заключенных, имевших на момент пленения документы. В папках было все: красноармейские и командирские книжки (у кого они были), партийные и комсомольские билеты и даже награды! Но военюрист, как и еще некоторые командиры и политработники, свои документы «потерял». Вот и пришлось Бродяге на пару с Зельцем быстренько этих «бездомных, беспаспортных, безработных» прокачать на «косвенных».
– Товарищ майор госбезопасности, сколько нам немцев на себя отвлекать? – уходя от неприятной темы, спросил прокурор.
И Саша, отбросив жеманство и неуместную скромность, ответил:
– Чем больше – тем лучше. Но максимум того, о чем я могу попросить, – два дня.
– Мы постараемся… Все лучше в бою погибнуть, а не за колючкой тихо в грязи умирать. – И, поправив трофейную кобуру с «вальтером», пошел к своим бойцам.
Подхватив из коляски мотоцикла немецкий ранец, я в два шага догнал Чернявского:
– Товарищ военюрист, Андрей Николаевич, подождите секундочку!
– Да, товарищ старший лейтенант? – он повернулся ко мне.
– Вот, вам. От меня лично, – я протянул ему ранец. – Там всякие командирские мелочи: карандаши, два компаса, нож хороший… В общем, сами разберетесь! И удачи вам! – И, козырнув, я быстро пошел прочь.
* * *
Во время всей этой кровавой вакханалии я обратил внимание, насколько у меня изменились после пребывания в плену психологические реакции на некоторые вещи. Немцев я убивал с какой-то холодной отстраненностью, совершенно не воспринимая их как людей. В первый раз я заметил это, когда, подойдя на улице одной из деревень к немецкому ефрейтору – командиру патруля, спокойно попросил у него спички, а потом вогнал нож ему в сердце. Вытирая клинок о траву, я понял, что мне все равно, есть ли у него семья, как его зовут и о чем он думал. А после захвата склада проблема встала передо мной уже со всей ясностью. Слегка испугавшись самого себя, вечером того же дня я подсел к командиру.
– Саш, мне страшно.
– Что такое?
– Я убил (раньше мы все старались избегать этого слова, заменяя его разнообразными эвфемизмами, а теперь оно вылетело само собой) семерых, а мне все равно. Ножом и голыми руками, а ни кошмары не снятся, ни блевать не тянет…