Наконец лечение начато. И это не интернат (таковых не существует, насколько я знаю, есть лишь жуткие – как везде – maisons de foux), а «дневная клиника» (вместе с занятиями и пр.). Т. е. Боря проводит там 6–7 часов, а затем возвращается домой. Дома он остается в субботу и воскресенье. Что же, я должен прервать достигнутое с таким трудом и немедленно вернуться в Москву? Или бросить больного мальчика на произвол судьбы? Чередоваться с тобой – нереально, надо же видеть вещи трезво. Да и не сможешь ты без меня (язык, друзья и проч.) справиться с трудной повседневностью, помогая Боре. Зачем же тогда было огород городить? Зачем выносить первоначальное решение? Тут нет ни малейшей логики… Если не считать таковой закоренелую паранойю. Нет даже и тени разумного расчета. Твое присутствие необходимо (на продолжительное время) по мнению всех специалистов, независимо от направлений и методики. К проф. Томатису – на него очень рассчитываю – без тебя (и тестов с тобой) не могу даже обратиться. Сделано было разумное и хорошее дело. Спасибо. Но зачем же теперь его разрушать и доводить вполне понятное ожидание до точки кипения? А потом, видите ли, мои реакции нехороши…
Ведь, скажем прямо, пожертвовал многим личным, не только работой, чтением, нормальной жизнью в родной среде, не мог даже увидеть папу, проститься с ним… Слезы наворачиваются. И даже если приедете (приедете!) – все равно многомесячная разлука. Мы могли бы искать наилучшую помощь Боре 8 лет назад, когда Рене Шар приглашал… и Боре было легче помочь. Нет, довольно валить с больной головы на здоровую. Никто не поймет.
А «понять» хотят многие. То, что ты знаешь о моих друзьях, писателях и других, – лишь малая крупица. И поверь, нет никакой рекламы, ни саморекламы, которые мне ненавистны. Просто так получается. Даже Рене Шар удивлялся: как это я «собрал» людей, которых и тут почти никто не видит. Все заботятся, помогают: и Жюльен Грак (для Р.Ш. он чуть ли не «призрак», а со мной – участливый товарищ), и Грин (особенно; как он всегда радуется моему приходу! Единственный из живых – в Pléade[5]; любой министр тотчас ему отвечает); и Мишо (советуюсь с ним и о Борьке; его оценка мне особенно дорога – колючий! И если он надписывает мне книгу «au poete admirable»[6], это взвешено и продумано; к моему мнению он, впрочем, тоже весьма прислушивается), и Жан Кассу, мой нынешний сосед (который за свою долгую и бурную жизнь перевидал едва ли не всех замечательных людей этого века и был в самой первой группе Сопротивления вместе с Вильде и Левицким), и другие, помоложе, особенно Деги и Жак Дюпен, которого полюбил. Кстати, «его» галерея наприсылала мне, кроме великолепных альбомов, кучу афиш-литографий, вплоть до огромных – целая выставка. И вот что удивительно: Боря в восторге от Пикассо, Джакометти и особенно Брака – птицы… Жак дружил с Джакометти и дружен с Шагалом, но особенно с Миро. Если бы мог оставить на кого-нибудь Борьку (увы, вряд ли), съездил бы повидаться с Миро.