К этому времени Николая Борисовича Леонтьева уже не было, – он долго болел и ушел из жизни в декабре 1839 года. Константин смерти отца почти не заметил. Мальчику запомнилась только бедная риза приходского священника на похоронах, сшитая из разноцветных шелковых треугольников… Хоронить Николая Борисовича повезли в Мещовский монастырь его сестра и одна из дочерей, остальные – в том числе, Феодосия Петровна – на кладбище вовсе не поехали. Смерть барина из флигеля не вызвала в семье горя…
Пристраивала своего младшенького Феодосия Петровна сама, – она отправила его в Смоленск под присмотр брата, Владимира Петровича Карабанова. Не случайно мотив жизни у родственников присутствует в романе «Подлипки», – Володю Ладнева тоже 10 лет забирают из дома, дорогого ему с раннего детства, из Подлипок (прототипом которых явно было Кудиново) к дяде. Реальный дядя (как и дядя из романа) был богат (ему принадлежало несколько имений под Вязьмой), имел звание генерал-майора, у него был единственный сын от первого брака, старше Константина. Феодосия Петровна надеялась, что брат поможет Константину встать на ноги. К сожалению, этого не произошло: Владимир Петрович скоро, Великим постом, умер. Константин закончил учебный год и уехал на лето в Кудиново.
Впрочем, вторая жена умершего Карабанова, Анна Павловна (в девичестве – Охотникова), овдовев, не отвернулась от родственников мужа. У нее не было своих детей, зато был добрый нрав, время и некоторые средства, чтобы помочь Константину. В имении Спасское-Телепнево, владеть которым после смерти дяди стала его вдова, Константин и Феодосия Петровна гостили каждый год, – расположено оно было в девяноста верстах от Кудиново. Следующую зиму Константин провел в петербургском доме Охотниковых, летом же 1843 года стал усиленно готовиться к поступлению в Дворянский полк. Конкурсный экзамен он выдержал успешно.
Учился Константин хорошо, аскетический кадетский быт обладал в его глазах определенной романтикой и прелестью, – он любил форму, ему нравились желтые погоны без просветов на плечах, слаженность движений во время строевых смотров. Когда кадеты запевали песню полка – Братья! Все в одно моленье // Души русские сольем… – подросток замирал от восторга. Мечтая, он представлял себя молодым генералом в орденах – чем-то похожим на портрет дяди в материнском кабинете. Но казармы отапливались плохо, сырой питерский воздух заставлял кадет мерзнуть еще больше, – дело закончилось тем, что Константин стал кашлять. Кашель не проходил, к весне усилился, и Феодосия Петровна встревожилась: не чахотка ли? Это слово воспринималось тогда как смертный приговор. В результате в 1844 году – как раз перед тем, как кадеты должны были выехать в летний лагерь (чего мальчик ждал с нетерпением) – Леонтьев был уволен из полка по болезни.