К концу второй недели, в которой не было ничего, кроме борьбы за маленькую слабую жизнь, вечером мальчик открыл глаза. Тамара беспокойно вгляделась в них – глаза были ясными. «Мама, – позвал мальчик, – я хочу есть!» И Тамара бежала на кухоньку, не помня себя от радости, варила горячий куриный бульон в маленькой кастрюльке и несла сыну. Она была счастлива. Она удержала жизнь подле себя. Их было двое.
Следующим утром Тамара лежала в постели, крепко обняв Олежку, и почему-то не могла открыть глаза. Она силилась, но ничего не получалось. Все тело ломило, хотелось плакать и немножко спать. Тамаре казалось, что она плывет на узеньком плоту, который несет бурная река, плотик колышется из стороны в сторону, и от этого ее начинает тошнить. Тамара опомнилась только тогда, когда почувствовала слабые толчки в безвольную руку. Над ней сидел маленький сын. Он плакал от того, что мама никак не просыпается. Тамара сделала над собой усилие и попыталась подняться. Но из этого ничего не вышло. Комната качнулась и стала куда-то уползать. Женщина лишь почувствовала, как ее тяжелая голова упала на худенькие руки сына и он, ее бедный Олежка, снова зашелся в испуганном плаче. «Господи! – думала Тамара. – Что же сейчас с нами будет, что станет с сыном, если мы одни в целом мире?» Тамара пыталась своей рукой нащупать тонкую руку сына. И когда у нее это не выходило – слезы отчаянья и боли текли по исхудавшим щекам. Все на свете Тамара передумала в эти часы: как она умрет, а за ней следом умрет и ее голодный сын; или как она умрет, а сына заберут в детский дом, или… Тамара не понимала, что она не просто размышляет, она все мысли произносит вслух; она не видела, она не могла видеть, как ее мальчик стоит в дверном проеме и захлебывается беззвучными слезами в страхе потерять мать.
Сначала Олежка просто сидел возле матери, держал ее за руку и плакал. Потом страх потери пересилил его. Он стал приносить маме воду. Она не открывала глаза, и Олежка из ладошки поил свою мать. Потом он захотел есть. А еще позже подумал, что, наверное, есть хочет и мама. Олежка боялся разжечь плиту, но все же разжег, он не умел чистить картошку, но все же кое-как начистил. Маленький большой сын на крошечной кухоньке, стоя босиком на низком табурете, готовил еду себе и маме. Олежка не умел читать, зато хорошо запоминал картинки на квадратных пакетиках, которые мама давала ему, когда он болел. Мальчик брал из множества других именно эти, разводил водой и нес маме. Олежка не умел просить ничего перед иконами, но все же темными вечерами он просил. Просил за маму и просил за себя. И боялся умереть, но еще больше он боялся потерять свою маму. И в этот час иконы слушали его, и небеса слышали детскую молитву, и колокола в храмах звонили лишь для этих двоих, и голоса в хоре пели лишь для них двоих.