Нынешний статус Мани-Монетки – победительницы звездных игрищ – позволял ей в течение года, до начала следующих соревнований, получать любой товар или услугу на Лампарусе, расплачиваясь лишь рукопожатиями. Нужно сказать, что максимально допустимая цена в этой единице измерения составляет всего десять повторений. Маня же под это ограничение никак не попадала на весь указанный срок до появления нового звездного победителя. Она могла отныне пожимать руку любому лампарусянину хоть весь день и требовать отдать ей все, что она пожелает. И никто не имел права противиться, спорить с ней, а тем более отказать даже в самой пустяковой сделке.
Об этих правилах звездным жителям напомнили со спиральной трибуны, возвышающейся прямо над пьедесталом почета, представители Верхнего круга управления Лампарусом во время церемонии награждения чемпиона игрищ. Оглашенная информация поразила воображение Парсека, но только его одного, потому что любой из здесь находившихся знал, что права победителя весьма условны. На деле для чемпионов разработали специальный Кодекс поведения, который жестко регламентирует предоставленные им возможности, вынуждает победивших в игрищах вести себя крайне скромно, не требовать невозможного от сограждан. Да и вообще ничего не требовать. Радоваться лишь тому, что им лампарусяне захотят отдать сами. По сути, у Мани появилось временное почетное звание, которое добавило ей больше обязанностей, чем реальных прав. Обо всем этом Мишке рассказала сама Монетка, сразу же после того, как она высвободилась из объятий восторженной толпы и смогла улизнуть от надоедливых фанатов.
Маня, еще не оклемавшаяся от гонки, говорила возбужденно. Она то и дело отбегала на несколько метров по пустынной дороге и двигалась перед Мишкой спиною вперед, бойко жестикулируя и имитируя свои прыжки на прошедшей звездной игре. Парсек наслаждался ее живостью и открытостью, любовался ее гипнотизирующей красотой и притягательной женственностью. Монетка с ее ребячеством и непосредственностью значительно отличалась от Машки земной, но влекла к себе, вызывая глубокие чувства и сильные эмоции, не меньше одноклассницы. Да и ее одежда больше смахивала на мужскую, чем на девичью. Мишка вспомнил слова Раштума о ее неприступности и огромной популярности у лампарусян и испытал некое раздражение, которое он никак не хотел классифицировать, как ревность даже в своих мыслях. Злясь и на нее и на себя, Мишка неожиданно выпалил: