Бориска не спал. Он ждал хотя бы маломальской тучки на ночном небосводе и размышлял о том, как же им, всем им выпутаться из всего этого кошмара? Как им быть и что предпринять?
Он сидел понуро и изредка вздрагивал. Он сидел и боролся со сном, желая и страшась его. Иногда он поднимал голову, чтобы оглядеться в тихой ночи. Бориска старожил сон маленькой Любочки, втянутой во все эти безобразия, лично его не отпускающие даже во сне. Он хотел успокоения. Он силился представить те дни, когда ещё ничего не произошло. Всё было обычно, привычно, знакомо, и он неспешно двигался по хорошо изведанной дорожке вперёд, к цели, которая пока не оформилась в знание, но от этого не стала менее неотвратимой, – она обязательно ждёт его, она обязательно, обязательно наступит, сбывшись, и, обласкав, успокоит его раз и навсегда… всегда…
…и были, были тогда…
– Тогда? – от удивления Бориска вскинул брови. – То-огдааа… – протянул он, ухмыляясь, как переевший сметаны котяра. – Тогда! – утвердил Бориска неоспоримый факт.
Мальчику чудилось, что он и правда, всамделишно думает. Думает стройно, логично. Но это было не так. Это ему только чудилось. Он дремал – это уже был бред.
…тогда были чудесные июльские деньки – так радостно, так светло было в мире… мир радовался, мир вокруг сиял и ликовал! И было всё то же, что и теперь…
– Не то же, другое, – промямлил дремлющий мальчик.
…лето. И была его, Бориски, родная деревушка. И было всё то же…
– Но только не то же, другое!.. Вовсе другое!
…поле, кукурузное, необхватное взглядом, поле. А потом… потом пришёл Он – тот, кто всё испортил…
– Да… он… проклятый.
Бориску сморило.
Мальчик клюнул носом.
Бориска уснул.
Деревушка Тумачи, состоящая из девяти занятых, кое-как ухоженных, ображенных, и трёх заброшенных, заколоченных, покосившихся и порядком сгнивших домов, покачивалась на волнах дремотной полуденной неги. День выдался янтарно-изумрудным: солнце высоко, небо безоблачно – природа млеет, буйствуя, – весь июнь был наполнен дождём, отчего свежей зелени – море разливанное.
Целую радёшеньку неделю продержалась жара. Лишь второй день по вечерам и ночам по округе бродят грозы, изредка прихватывая Тумачи краешком своего тучного, тяжёлого тела, и роняют пару горячих капель, – дрожит тогда земля, сотрясается, и налетает упругий порыв ветра, наваливается – душит, давит, свирепый, от избытка удалой силушки.