– Согласен, – легко согласился Федя, – конечно, штамп. А что плохого в штампах, Таня. Знаете, – он усмехнулся, – один великий актер, еще дореволюционной русской школы, как-то услышал, как кто-то говорит про менее известного и вполне заурядного, что тот, дескать, играет на штампах. И великий хмыкнул и сказал: «Ну и что с того? Я тоже – на штампах. Только у него их – пять, а у меня – сто…»
– Ты действительно – профи, – слегка разомлев от рислинга, уже за кофе и пирожными сказал Лешка.
– Вышивать по чужой канве – легко, – равнодушно отмахнулся Федя, – вот самому что-то сотворить, как ты… С нуля… Это другое, хотя…– он на секунду задумался, – и там, и там, как у пианиста – надо правильно нажимать на нужные клавиши и не задевать соседние.
– Вот как? – вскинулась Татьяна. – Значит, писатель по-вашему тоже просто нажимает на клавиши? И никаких вдохновений и…
– Ну почему? Можно вдохновенно нажимать – у кого это есть, – некоторые и без обходятся. Ремесленникам, вроде меня, это вообще не нужно. Но и те, и другие, и даже третьи, если они – профи, а не кастрюли паяют, – должны знать, на какие – нажимать, а какие – не задевать.
– И вы, значит, знаете? – пристально глядя на него, спросила Татьяна.
Федя не видел ее взгляда, потому что сам пристально смотрел на вальяжно развалившегося на диване и неторопливо вылизывавшегося Леню. И вдруг… Он в одно мгновенье постарел. Он не изменил позу, не сдвинулся с места, вообще не шелохнулся, но словно согнулся от какой-то навалившейся тяжести. Взгляд у него стал какой-то усталый и тусклый. Перед Лешкой и Татьяной сидел очень усталый, пожилой человек. И человек этот медленно заговорил:
– Удивительные существа, – хрипловато, задумчиво и словно с натугой сказал он, – Такие ласковые и такие отчужденные… Такие игривые и такие серьезные… Дающие столько уюта, столько тепла и смотрящие такими глазами – далекими и холодными… Как могут сочетаться такие разные свойства? Как можно давать такое тепло одним лишь фактом своего присутствия, и в то же время смотреть такими холодными, чужими глазами? Даже не смотреть, а рассматривать… Мы знаем , что много веков не прирученный, неизменный и никем не переделанный зверь зачем-то живет рядом с нами. Мы знаем, что кошку невозможно принудить делать то, чего она делать не хочет, невозможно подчинить себе, вообще невозможно