Я уже не сдерживаюсь, начинаю смеяться в голос, особенно, после
повторной оговорки девушки. Сползаю с её плеча, и, закрыв ладонями
лицо, хохочу, колотя пятками по матрасу.
Маша не смеётся.
Усилием воли успокаиваюсь, смотрю на неё. – «Кажется, я перегнул
палку» – мелькает запоздала мысль. Но, неожиданно для себя, не
обнаруживаю ни капли гнева на её лице. Ничего, кроме хитрой ухмылки
на довольной физиономии.
Мой черёд удивляться.
«Ну, лиса! Ну, актриса!» – доходит до меня смысл её мимики. –
«Она весь диалог вела меня, как…, как…»
– Ловко. – в итоге, озвучиваю я свою догадку.
– Тебе нужны были позитивные эмоции. – улыбаясь, говорит мне
девушка. Иначе, ты мне всё платье слезами зальёшь.
На ней, сегодня, снова белое платье, только не изо льна. Верхняя
часть, до талии, подчёркивает её великолепную фигуру, а нижняя –
свободно струится небольшими, вертикальными складочками вниз. В
волосах спрятался ремешок, а на ногах красуются босоножки.
Любуюсь линиями её фигуры, потом поднимаю глаза на электронные
часы, на стене. Фокусируюсь на цифрах и замираю, не в силах отвести
взгляд. «17:51». До окончания приёмных часов остались считанные
минуты. Затем, всех посторонних выгонят из палаты.
Маша это замечает.
– Что случилось, Серёж? – с тревогой в голосе спрашивает она у
меня.
Объясняю.
Она ободряюще улыбается.
– Я ещё навещу тебя, когда у нас будет больше свободного
времени!
Мотаю головой в отрицательном жесте.
– Меня завтра переводят обратно, в тюрьму. Не будет больше
никаких свободных посещений.
– Что же нам делать? – спрашивает она. – Я уже всё подготовила.
Набрала группу адвокатов, договорилась об отзыве всех исков,
включая последний, от журналиста, заплатила по ним. Нам осталось
только обсудить детали твоего скорейшего освобождения.
Задумываюсь, закрывая глаза, и воспоминания не заставляют себя
ждать:
Полицейская, заставляющая подписать бумаги, карантин, камера на
двадцать человек и совершенно пустые глаза сокамерниц. Столовая и
отвратительная баланда, которую местные, почему–то, называют едой.
Швейный цех и монотонная доводящая до исступления работа. День за
днём. Суровые охранницы, готовые «приласкать» дубинкой за просто
так и одиночка. Пять долгих лет… – «Господи, за ЧТО мне это? ПЯТЬ
ЛЕТ. Это смерть».
Тело парализует накатившим ужасом. Пытаюсь вздохнуть, но мои
лёгкие почему–то, отказываются принимать в себя воздух, а гортань
сжимает спазм. Задыхаюсь.