Ещё раз подумав, Румпель вдруг ощерился в такой злорадной лыбе,
что старушка нервно вздрогнула и прижала к груди сумочку. А
Румпель, охваченный идеей, странсгрессировал за Невиллом, принес
его и, держа на руках, нежно вмурлыкнул на ушко маленькому
мальчику:
— Ну-ка, Невушка, скажи-ка мне, ты маму с папой любишь?
Ребёнок озадаченно завертел головой в поисках означенных
родителей. Румпель ему помог, повернул лицом на койки. Узрев Алису
и Фрэнка, Невилл неуверенно замер. А Румпель продолжал нежно
намурлыкивать на ушко что-то вроде незатейливой песенки.
Меня не пугают ни волны, ни ветер,
Плыву я к единственной маме на свете…
Прошелся в танце, напевая на мотив тех самых волн и ветров,
вальсируя с ребёнком вокруг койки с Алисой…
Плыву я сквозь волны и ветер,
К единственной маме на свете…
Потом остановился и запел песенку мамонтёнка уже на ухо Алисе,
творя свое невозможное, совершенно непостижимое чудо…
Пусть мама услышит, пусть мама придет.
Пусть мама меня непременно найдет!
Ведь так не бывает на свете,
Чтоб были потеряны дети!
И ведь услышала же! Моргнула Алиса, пробиваясь-пробуждаясь
сквозь заслон беспамятства, вспоминая забытое, видя сокрытое.
Моргнула Алиса, проснулась ото сна, посмотрела разбуженная мать на
поющего незнакомца со странной светящейся кожей, увидела сына на
его руках и потянулась к малышу.
Пусть мама услышит, пусть мама придет.
Пусть мама меня непременно найдет!..
Всхлипнул маленький Невилл, почувствовав мамины руки,
застонал-заплакал, потянувшись ответно к Алисе. И обнял крепко,
облегченно, зная, что мама теперь с ним.
А Румпель дальше зашаманил — продолжил танцы с бубнами вокруг
Фрэнка, с вялым интересом наблюдавшего за происходящим.
Папа потерялся. Папа далеко…
Без тебя так странно, грустно, тяжело.
Папочка, откликнись! Папочка, найдись!
К зову сердца сына срочно отзовись…
И снова сработала непостижимая магия Румпеля. Ожил-очнулся
Фрэнк. Заморгал, как доселе Алиса, заозирался с кротким удивлением,
пробуждаясь от тяжкого сна-забвения. Вздрогнул, вспоминая сведенные
круциатусом мышцы, жуткую, продолжительную, нескончаемую боль, от
которой не было спасения и которая действительно сводила с ума…
Вздрогнул, прикрыл глаза, силясь согнать неприятные ощущения.
Круциатус — средоточие… даже не так, концентрат боли, все пытки
мира собраны на кончике палочки этого заклинания, весь мировой
пыточный арсенал выпускается в одном-единственном коротком слове
«круцио!». Даже одного всплеска хватает для того, чтобы выпытать у
пленника всё, что надо, а если оно длится часами? Часы и часы
невыносимой боли, часы и часы окунания в кипяток и серную кислоту,
ударов током силой в двести двадцать вольт, сдирания кожи заживо… И
это неполный список того, что чувствует человек, которого пытают
Круциатусом. Боль, просто боль и ничего, кроме всепоглощающей
боли.