В этой поразительной истории примечательна готовность принять иное, предстающая прямой противоположностью редуцирующей концепции тоталитаризма. Животность больше не обесценивается, напротив, возвышаясь до уровня индивидуальности. Экстраординарные достоинства лошади, скрытые от невооруженного глаза, требуют видения, которое проникало бы сквозь привычные внешние характеристики. Эта способность опускать внешние детали выявляет высший уровень взгляда, который освобождается от посредственности обыденного зрения и достигает сущности благодаря видению духовному. Князь этой особенности не осознает, но старый знаток, истинный мудрец, немедленно ее обнаруживает и тотчас же объявляет о ней. Сверх-лошадь более не принадлежит к расе – она является личностью. Ее исключительность выглядит насмешкой над видимостью. Для того чтобы отметить эту незаурядность, необходимо забыть о видимом. Поиск сверх-коня для Цзю Фангао равнозначен поиску и принятию отличия, необычности, Другого – как принципиально иного. Отличия суть видимость, и встреча происходит за ее пределами.
Нацизм же основывается на эндогамии и отвержении отличия. Однако основополагающим может стать лишь принятие, но никак не отрицание – прежде всего потому, что завоевание будущего предполагает различие, экзогамию. Посягнуть на смешение рас значит посягнуть непосредственно на время, за такое смешение ответственное. Мой партнер – иной, а не я сам. Любое рождение привносит в это уравнение нового индивида, в котором заключены все надежды человечества. Именно по этой причине в Евангелии нет прощения искусителям малолетних: они закрывают для них будущее, искажают время, заражая его своим загниванием и разрушая Иное в самом прекрасном его обете – обете детства.
Отвержение Гитлером чужака одновременно выступает отказом от времени, несущего с собой разнообразие – и прогресс. Гитлер безошибочно определил своего истинного врага, заявив уже в 1938 году, на Нюрнбергском конгрессе (5–7 сентября 1938 года): «Образ жизни немцев зафиксирован со всей определенностью на ближайшее тысячелетие».
Тоталитаризм и художественное творчеств индивида разделяет глубокое, радикальное противоречие. В случае Гитлера это противоречие достигает своего высшего проявления. Как лидер секты считает себя единственным ее настоящим последователем, так и Гитлер мнит себя единственным художником. Путь на вершину он прокладывает себе, возводя в абсолютную ценность эстетику вкуса, скорее даже эстетику возвышенного. В Третьем рейхе каждый, и в особенности художник, обязан работать в направлении, заданном фюрером, и отвечать его желаниям. Соответственно, художник должен отказаться от самостоятельности своего решения; Гитлер же становится тем богом-художником в одном лице, о котором мечтали еще в эпоху Возрождения. Лишь он способен представить произведение во всей его совокупности и включить его в нужную перспективу, поскольку ему одному ведома общая идея, это творение одушевляющая. Аналогичную трансформацию – и в то же самое время – переживает Сталин. Гиммлер утверждал: «Фюрер всегда прав, идет ли речь о вечернем платье, конструкции бункера или прокладке автодороги государственного значения»