– Ну же, ребята, – говорил я, вися на стене, – неужели среди вас нет никого, с кем стоило бы поболтать?
Свободной рукой я метнул через зал сгусток плазмы, и под ногами у одного из мечущихся мертвецов разверзлась бездна. Скелет исчез в небытии, я метнулся вверх, оттолкнулся от сводчатого потолка и ловко приземлился на голову статуи бога Энки в противоположном конце зала.
Слева от меня выбрался из своей ниши мумифицированный труп. На нем были лохмотья раба, проржавевшие кандалы и ржавая цепь на иссохшей шее. Скрипя суставами, он ринулся на меня. Я дернул за цепь, голова отлетела. Я поймал ее на лету еще до того, как тело рухнуло наземь, и метнул в живот одному из его пыльных собратьев, аккуратно перебив позвоночник.
Спрыгнув со статуи, я приземлился в самом центре храмового зала. Теперь мертвецы тянулись ко мне со всех сторон. Одеяния на них были тонкими и непрочными, как паутина, на запястьях болтались бронзовые обручья. Те, что некогда были людьми – мужчинами и женщинами, рабами и свободными, придворными и послушниками, представителями всех слоев общества Эриду, – перли на меня, щелкая зубами и вскинув желтые зазубренные когти, готовясь растерзать мою сущность.
Я парень культурный и приветствовал их всех, как подобает. Взрыв налево. Судороги направо. Осколки древних людей весело посыпались на майоликовые рельефы с изображениями шумерских царей.
Это дало мне небольшую передышку. Я огляделся по сторонам.
За двадцать восемь секунд, что прошли с тех пор, как я ворвался сюда сквозь потолок, мне еще ни разу не представилось возможности спокойно изучить обстановку, но некоторые вещи сделались ясны с самого начала благодаря декору и общему устройству храма. Во-первых, это был храм Энки, бога воды, – об этом говорила как статуя, так и многочисленные барельефы, где обильно был представлен он сам вместе со своими спутниками, рыбами и водяными драконами, – и храм этот был заброшен как минимум полторы тысячи лет назад[3]. Во-вторых, за все века, прошедшие с тех пор, как жрецы опечатали двери и покинули город, предоставив пескам пустыни невозбранно его заметать, до меня сюда никто не входил. Это было заметно по слою пыли на полу, по нетронутому валуну, перекрывавшему вход, по усердию стражей-покойничков, и, наконец – хотя это-то и было главным, – по статуэтке, что красовалась на алтаре в дальнем конце зала.