На протяжении долгих недель Джейн составляли компанию лишь эти горькие мысли да ещё жена привратника, которая дважды в день приносила ей еду. Девочка скучала – не было ни книг, ни игрушек, ни карандашей и бумаги. По ночам она засыпала в слезах, в одиночестве ела в огромной столовой, одна гуляла по двору (который здесь называли детской площадкой) и бродила вдоль стен. Она не говорила ни с кем, кроме той женщины.
Затем все вернулись – загорелые и счастливые. Джейн слушала бесчисленные истории о том, как они купались, гребли, ловили крабов и строили замки из песка, и не говорила ни слова.
Ощущение собственной ненужности, отверженности – самое тяжёлое, и брошенный ребёнок, как правило, так до конца и не восстанавливается. Теперь у Джейн всё время болело где-то в области солнечного сплетения, и она так и не оправилась от этой травмы.
Джейн не знала, что сэр Иан и леди Лавиния посетили детский лагерь. Они играли с детьми, устраивали для них забеги по пляжу, наняли погонщика с осликом, который катал всех по очереди, а по вечерам читали им вслух. Они были очень довольны собой.
Как-то сэр Иан спросил директора:
– Что-то не видно той прелестной девчушки, что поблагодарила меня после нашей первой встречи. Где она?
Директор оторопел, но на помощь пришла его верная супруга и сообщила, сделав реверанс:
– У девочки есть тётя, сэр, и она каждый год забирает её на лето. Уверяю вас, сэр, она сейчас играет на пляже где-нибудь в Девоне.
И она вновь исполнила реверанс.
– Рада слышать, – сказала леди Лавиния, – но мне немного жаль. Муж так хорошо отзывался об этой малышке.
Когда они ушли, директор сказал:
– Слава богу, мы не привезли эту чертовку. Если бы она подбежала к нему на глазах у его жены и назвала бы его папой, неизвестно, что бы из этого вышло.
И на этот раз директор, возможно, оказался прав.
Фрэнк почти не помнил отца, но в его памяти сохранилось, как он смотрел на папу с обожанием, каким высоким и сильным тот был. Его громкий голос и огромные грубые руки. То, как в детстве он водил пальчиком по отцовским венам, а потом разглядывал свою белую кожу и гадал, будут ли у него когда-нибудь такие руки. Папа был его кумиром, и больше всего на свете Фрэнк мечтал походить на него. В поздний, горький период детства он безнадёжно пытался вспомнить, как выглядел отец, но образ неизменно ускользал от него, оставляя лишь неясные детали.