Солнце ещё стояло в зените, когда мы уперлись в частокол заострённых брёвен, за которыми виднелись верхушки башен Кремля, одетых в строительные леса. Афанасий, ехавший первым, повернул влево – к трехъярусной постройке, из верхних окон которой вырывались клубы белого пара. «Ну что ж, сотворим омовение, – усмехнулся Киприан и тихо, словно себе одному, добавил: – пока не приняли мучение». Я, смутившись, хотел было остаться, но Епифаний не дал: «Идём, приезжим в Кремль принято являться чистыми, обновлёнными».
Слезли с полок истомлённые жаром и ожили, лишь когда облились студёной водой. В сенях, отдышавшись, переменили исподнее, смахнули седую пыль с ряс и сапог. «Теперь пора…» Я взглянул на Киприана: митрополит казался отстранённым, словно глядел внутрь себя.
К воротам Кремля вёл мост, который я поначалу принял за каменный остров, поскольку он не доходил ни до правого, ни до левого берега речки Неглинки (я невольно вспомнил свой сон). Но стоило нам подъехать ближе, как сидевшие на жухлой траве ратники зашевелились, надвигая на мост деревянный настил. Старались они ради обогнавшего нас боярина в окружении дюжины дьяков и ратников. «Василий!. Румянец!..» – прошелестело на берегу. Два рослых ратника, спешившись, взяли под уздцы коня, на котором восседал грузный боярин. Вороной, оскальзываясь и хрипя, натужно внёс свою пыхтящую поклажу на мост.
Митрополит въехал на помост следом. Один из стражников заступил дорогу – Киприан показал великокняжескую грамоту, и мы пустили коней в галоп. Василий Румянец уже скрылся в воротах проездной башни, но подъёмный мост поднять ещё не успели. Мы въехали в Кремль. За нерушимыми крепостными стенами царило безмолвие. Среди шлёмообразных куполов церквей маячили обгорелые остовы теремов, чёрные на седом пепле. Печальная эта пороша скрадывала цокот копыт. Да что цокот! Самый тихий шёпот показался бы здесь воплем, потому что все живые звуки окрест поглотил приторный запах смерти. Кони, чуя его, храпели и натягивали поводья, норовя повернуть назад. Им было жутко на безлюдье. И вдруг словно из-под земли возник старик. У него были совершенно белые волосы и черное лицо. В руках он бережно держал что-то круглое, от чего никак нельзя было оторвать взгляд. Через мгновение я понял – это обуглившийся череп.