Олег от неожиданности поднял было плеть, а девушка обернулась.
– Потопчет твой конь хозяйские грядки, князь, только что посадили, – сказала она, вывела вороного, подобрала подол и пошла назад на огород.
– Стой! – крикнул ей Олег, он поворотился, отвернулся от Днепра и забыл про свой счёт. – Стой! – крикнул он, и девушка оглянулась, она не успела уйти далеко. Олег увидел её глаза, он окинул её всю и оторопел – какая перед ним стояла красавица. Он даже увидел её так, будто на ней не было рубахи, и светлая коса расплетена, и вообще ничего не было, хотя он знал, что рубаха – это и без того всё, что на ней есть.
– Ну, – вдруг он услышал за спиной. – И чё ты встала как вкопанная, дела, что ли, нету?
Он обернулся: это прокричала вылезшая по пояс из кладовой баба, вытиравшая руки о передник.
– Чё встала-то?
– Князева коня с огорода вывела, потопчет… – робко выговорила девушка.
– С тебя спрошу, коли потопчет, а князю… – Баба ещё стояла в кладовой яме под низкой двускатной крышей, обложенной землёй, и только концы берёзовых стропил торчали скрещенные у неё над головой, похожие на рога. – А князю, – повторила она, – поклон… – сказала баба и вправду поклонилась.
Баба тоже была красивая – не старуха, лет не больше тридцати, в полной силе, по всему смотрелось – дородная.
Баба распрямилась, ворот её рубахи был не сильно, не под самое горло затянут, и князь увидел, какие у бабы при тонкой талии пышные груди, и одними губами спросил:
– Как зовут тебя, милая?
А баба, не будь до князя двадцати шагов, услышала, будто ей прямо в ухо нашептали.
– Ганной!
«Ганна-птица! – подумал Олег. – Орлица!»
Он пошевелил пальцами, будто гладил её бёдра, он знал, каково это, гладить такие бёдра, как у этой бабы, и сжал кулаки. А девушка, глядя под ноги, пошла между краем росчисти и грядками к дальним постройкам под низкими земляными крышами.
– Князь! – Олег вздрогнул, он обернулся и увидел, что к нему скачет Родька, и услышал, как бьют в землю копыта его лошадки.
Родька пригнулся, держа на отлёте правую руку с плетью, а левая крепко сжимала поводья. Родька во весь опор поднимался по крутому плечу высокого берега Днепра и будто сам стучал копытами в твёрдую землю. Ещё четыре шага, и Родька осадил, и его лошадка чуть-чуть бы и упёрлась мордой в круп вороного. Князя обдало потом и Родьки и лошадки, лошадиный пот был крепче и приятнее.