— И этого ты ждала?
Ну допустим, возле дома нет теперь никого.
— Соберу тебя, матушка, — Наталья наклонилась ко мне и быстро зашептала: — Соберу, будто в приказ, а ты в возок сядешь, там тебя Афонька мой быстро довезет куда надо. У сватьи моей, Фроськи-Хромой, будешь, она и примет у тебя, и выкормит, а там, глядишь, уладится все. Давай только, матушка, скоренько, час ночной, темный, до утра успеть надо. Пятеро да помилуют. А возок твой, — продолжала она, видя, что я очень хочу задать ей вопрос — какая наивность, меня же найдут в два счета! — Возок твой, матушка, не обессудь, Афонька порубит да одежу твою раскидает. Мол, тьма за боярыней лихой и явилась. Никто и искать не будет, не впервой так.
— Мне бы… облегчиться, — сказала я, прикусив губу. — Раз уж пить не несешь.
— Ай, что молчишь, матушка! — возмутилась Наталья, метнулась в угол комнаты и извлекла из-под скамьи крепкий деревянный ночной горшок с расписной крышкой. — А ну-ка, подсоблю тебе.
Следующие несколько минут я могла бы назвать величайшим унижением, не цени я качество жизни выше условностей. Наталья водрузила горшок, к слову, очень чистый, на скамью рядом со мной, резко выдохнув, одним махом поставила меня на ноги, тренированно задрала мои тяжелые юбки и безошибочно усадила меня куда следовало. Я могла лишь поразиться ее навыкам и огорчиться полному отсутствию у меня нижнего белья.
Ребенок затолкался, когда Наталья пересаживала меня с горшка обратно на скамью, и я впервые подумала — кто это? Мальчик, девочка? И есть ли связь между убийством боярина и тем, что я вот-вот должна родить?
Наталья деловито накрыла горшок крышкой и куда-то ушла. Я задумалась — неужели отправилась на улицу? С тем, что творилось в Европе в средние века, я была неплохо знакома, потеки на стенах старинных домов и замков благополучно дожили до моих — прежних — дней и остались запечатлены на фотоснимках, но как справлялись здесь, я не представляла. Откуда-то снизу донеслось тихое, умиротворенное женское пение, а потом я услышала, что по лестнице кто-то идет.
Уверенно, не скрываясь, тяжело, и металлический лязг не оставил сомнений: идут за мной.
Это Командор пришел за своей убийцей. Мертвый боярин грузно ступает по лестнице, ведь только он мог подниматься в мои покои. Вот-вот он призовет меня к ответу за то, что я не совершала — или совершала, будучи в своем прежнем разуме. От большой, возможно, любви немощная боярыня овдовела. Ревность, деньги, да мало ли причин, о которых не знает челядь и тем более не знаю нынешняя я. Что в понятии этого времени — любовь? Покорно подставлять спину побоям?