Тело той, что когда-то была старшей сестрой Верисы, изначально —
защитницей Луносвета, а затем — предводительницей Отрекшихся — с
мягким стуком опустилось на ледяные плиты, когда душа его хозяйки
навечно сгинула в проклятом клинке. Закованный в саронитовую броню
воин сделал шаг в сторону, готовясь оценить свою новую жертву. Её.
Джайну.
Чародейка медленно подняла глаза, смотря на своего палача.
Чёрный доспех, могучий и страшный. Жестокая поступь и латная
перчатка, что сжимала эфес колдовского — самого страшного в жизни
её и Лордерона — меча. Чёрный плащ, что медленно стелился за ним,
стекая с плеч тяжёлой волной. Вырывающийся из прорезей маски
жестокий, потусторонний синий огонь, что заменил любимые озёра с
прозрачной зелёной водой.
Джайна не могла… не могла смотреть. Тихо вздохнув, Праудмур
покорно, словно нежная любовница, склонила перед ним голову.
Сдвинула золотые локоны, чтобы облегчить убийце доступ к её шее —
не было смысла томить, не было смысла тянуть. Несколько мгновений,
и она присоединится к душам тех, кто томится внутри пылающего синим
лезвия.
Неожиданно вторая рука, не занятая клинком, протянулась к лицу
девушки. Аккуратно, даже нежно взяла её за подбородок, чуть
приподнимая. Вынужденная подчиниться, Джайна подняла голову, чтобы
столкнуться взглядом с совершенно другими глазами. Синевы не было,
не было потустороннего огня — лишь такой знакомый взгляд. Любимые
зелёные глаза, любимый взгляд, что смотрел на колдунью из прорезей
шлема — так жадно, так отчаянно, так сильно, словно жадно глотая её
облик сейчас — избитый, израненный, чернеющий от холода. В зрачках
Артаса — сейчас, Праудмур отчётливо это поняла, то был он, не Лич!
— был виден каждый миг напряжения воли, что требовался ему, чтобы
противостоять бесконечной власти Шлема Господства.
А ещё там была решимость. Отчаянная, безумная — но та, ради
которой Артас был готов пойти до конца. Поставил на кон все
стремительно гаснущие силы, чтобы не позволить её душе быть
поглощённой. Последний подарок, последний дар, что мог ей сделать
паладин — сохранить нетронутой хотя бы душу. Крепче свадебных
клятв, дороже любого обручального кольца, интимнее брачной
ночи.
— Джайна… — из-под шлема раздался напряжённый, тихий, чуть
рычащий голос, что нёс в себе огромные усилия, прикладываемые
принцем ради противостояния Личу. Словно он девушку просил о
чём-то, словно извинялся. Тяжёлая рука в ужасающей саронитовой
перчатке легла ей на шею, чуть оцарапав острыми когтями.