Сторожа, который проводил обход, мы аккуратно спеленали и
бросили в каморку. Далее Янка быстро открыл дверь чёрного входа, и
мы проникли в дом. Запасливый полешук зажёг керосиновый фонарь, а
то на лестнице темно аки у негра в заднице.
Странно, что я сначала не ощущал никакого волнения, даже когда
мы крались по переулку и перелезали через ограду. Но, приблизившись
к цели, начал понимать, что очень жду возможности посмотреть на
лица потенциальных жертв. Подобные мысли совершенно лишние, так как
сейчас нельзя расслабляться и наслаждаться своим мнимым
превосходством. Но вот Янка открывает нужную дверь, мы крадёмся по
квартире, и сердце начинает всё сильнее разгонять кровь по жилам.
Это не мандраж, и предчувствие боя, которое я уже подзабыл.
После длинного коридора я вхожу в просторную комнату,
наполненную запахами дорого табака, духов и какой-то снеди. За
столом расположились три хорошо одетых господина и что-то бурно
обсуждали, не обращая на меня внимания. Янка страхует спину на
случай, если в двух остальных помещениях были люди.
-Dzień dobry, moi mali miłośnicy
terroru![1] – произношу достаточно громко
и навожу на собеседников револьверы.
-Ты! Иуда!
Упс! А вот этого поворота я не ожидал. В гостиной находился ещё
один человек. Хуже всего, что дама, стоявшая в углу, узнала меня
даже в балаклаве. Скорее всего, по голосу, а может, моя фигура
врезалась ей в память. Быстро прокручиваю в голове, где я мог
видеть эту мадам. И сразу вспоминаю один из судов над мятежниками в
Вильно.
-Здравствуйте, Камилла Викентьевна, – произношу как можно
доброжелательнее, – Вас уже выпустили из сумасшедшего дома? Ах,
простите… Это же было ещё до мятежа. Значит, вы с каторги добрались
прямо до Парижа! Вашу целеустремлённость, да в мирное русло.
Замечаю, что один из мужчин сделал попытку сунуть руку в карман
и бью его ногой. Тут же подскочивший Янка добавил товарищу
рукояткой револьвера и начал укладывать на пол двух других
террористов.
-Мне…Я… – лицо женщины исказила маска ненависти, и она явно
собралась произнести чего-то пафосное, но пришлось её прервать.
-Сейчас ты ляжешь лицом в пол, и только попробуй вякнуть.
Марш!
***
-Граф, а не слишком ли жестоко? – спросил Янка утром, когда мы
уже ехали на поезде в Амстердам, – Всё-таки женщина, и вообще…
Несмотря на звериную ненависть к польской шляхте и жидам
ростовщикам, Пырх никогда не преступал грани разумного. С детьми и
женщинами он точно не воевал. Но периодически мой соратник проявлял
редкое непонимание ситуации. Вот и приходилось проводить с ним
уроки политинформации.