и холод был жаром,
когда изнутри выгоравший тайник
открыл мне другое, от августа скрытое лето.
В нем всадники дыма летели, не чуя земли,
щиты разверстав и настроив сверхточные пики,
и падали в небо, как будто услышав команду «Замри!»
Но в этом чистилище
вдох был подобием пытки.
Стояло болото, в котором бродил допетровский карась,
и в дно зарывался, презрев государево око,
но газ округлялся,
и множилась времени тухлая связь,
где, точно заточка державы, звенела осока.
Зачем мы так оберегаем свою нишу?
Зачем уходим в огнеборческие рвы?
В потоке зрения я сам себя не вижу —
я вижу смерть на острие травы.
Вот так вместе с розами недр
приближалась расплата,
и не было врат, были просто сварные ворота
в коттеджный поселок, откуда уже не бывает возврата.
И здесь я узнал, что нельзя победить торфяное болото!
А рядом столы расставляет гламурная улица,
как белое с красным,
здесь тянутся Кафка и Пруст,
и плещет над публикой море незримого уксуса,
которым омыты дрожащие устрицы уст.
Ведь им никогда не дано прокричать на просторе, и
смогом застигнута,
стеклопакеты задраила прорва,
где жир застывает на грязном сервизе истории,
а вместо десерта – разносят куски шоколадного торфа.
И все-таки, сколько персон уместится в печи,
в тылу помутненного микрочастицами зренья?
Узнаешь не раньше,
чем воздух свое отгорчит,
когда за кремацией будет сплошной день рожденья.
Пока же – хранит герметичность державный прием,
где в вакууме аутентичны слепцы и кретины,
где те, что остались снаружи,
ныряют в проем —
в провал многомерной, состаренной гарью картины.
А в центре картины трясина сидит на цепи
и бредит свободой и холодом чистой Аляски,
пока у нее выгорает нутро,
и воронка хрипит,
и варится воздух, в котором спекаются краски.
В конце от Земли не останется даже огарка,
и колбой от термоса
станет полет пустотелого шара,
узнавшего то, что небесного нет олигарха,
который купил бы тебе полотно торфяного пожара.
Тем временем тебя уносят небеса.
Ты в Кельне. Или же в окрестностях Лозанны,
где, точно сонные ноябрьские леса,
все осыпаются в кофейнях круассаны.
И ни одной гадильницы одной шестой.
Лишь метафизика шести шестых и остального.
И не суглинок пляшет под ногой —
а несгораемая простирается основа.
Разноформатные сосуды пустоты
здесь тяжелей снарядов фитнес-клуба.
Они овеществляют бытие, и ты
Сдвигаешь жестом их на центр куба.