– А как, по-вашему, уживаются у него сдержанность и ностальгия?
– Ностальгия – это удобный прием для совсем другого, У него ностальгия не тема, а прием.
– А вы переживали ностальгию в бытовом или в поэтическом плане?
– В бытовом – никогда. В поэтическом – известные ностальгические приемы я, разумеется, использовала неоднократно. А в бытовом – ни секунды. (…)
Валентина Полухина. Иосиф Бродский глазами современников. СПб: Звезда, 1997.
Второе интервью Валентине Полухиной об Иосифе Бродском
(Апрель-июнь 2004, при встречах в Париже и по мейлу)
– Вы уже рассказывали, что познакомились с Бродским в 1960 году в Москве, когда Алик Гинзбург напечатал его стихи в 3-м номере подпольного «Синтаксиса». Опишите внешность юного Бродского, его настроение в то время. Был ли он доволен, что его стихи напечатаны?
– Уточню. Сначала, в связи с «Синтаксисом», я познакомилась со стихами Бродского, это было ранней весной, а Иосиф приехал в Москву осенью, в ноябре, и не помню, чтобы тогда был разговор, доволен он или нет. Алик Гинзбург уже сидел, и скорее Иосиф интересовался тем, что с ним, но это лишь обоснованное предположение, потому что я практически не помню содержания разговора (кроме уже приводившегося: «А каких поэтов Наташа любит?»). Зато позже, уже в эмиграции, он всегда бурно приветствовал Алика и называл его «мой первый издатель».
Внешности Иосифа я вспомнить не могу, накладывается всё последующее знакомство. Сейчас такое впечатление, что он был больше похож на себя позднего, чем на 17-летнего, как на фотографии, которую мне подарил его отец перед моим отъездом в эмиграцию. Но не самого позднего, а такого, как он был похож только на отца. В начале 90-х в нем появилось что-то, невероятно напоминающее мать. Когда я ему в Париже об этом сказала, он страшно растрогался. «Правда?…» – у него была такая особая манера произносить это «Правда?..» – как будто встрепенулся.
– Вы участвовали в качестве машинистки первых печатных стихов Бродского. Он в свою очередь через 13 лет выступил как корректор вашего сборника «Побережье», изданного в Ардисе. Вы усматриваете в этом перст судьбы или глубокое взаимное уважение?
– Я участвовала и в качестве машинистки («Синтаксис», потом просто всякие его стихи, «Исаак и Авраам», потом я выпросила у Мейлаха «Зофью», которую Иосиф не велел распространять, – и распространяла вовсю), и даже переписчицы от руки. Но это было уже позже: Иосиф был в эмиграции, его стихи появились в «Вестнике РСХД», который попал мне в руки в Москве, и я переписала всю подборку и отправила Гарику Суперфину в лагерь: в лагерь же нельзя было на машинке.