В отечественной традиции у луны был несколько иной привкус. «И на штыке у часового горит полночная луна!» – восклицал Федор Глинка. «Скучно, грустно […] Колокольчик однозвучен, отуманен лунный лик», – возражал Пушкин. «Кремнистый путь блестит» у Лермонтова. «Неуютная жидкая лунность» разлилась у Есенина, в Берлин заглядывавшего. «Луна стоит на капитанской вахте […] Уходит женщина, любимая тобой» – у Луговского. Хотя других наблюдений – тоже в избытке. «Молодая луна – это языковой образ, ежемесячно обновляемый небом», – писал Виктор Шкловский, временный берлинец. Бродвейской и голливудской Америкой попахивает сентенция еще одного временного берлинца – Вертинского: «Как лунная голубая дорога […] мелодия властно влекла за собой в какой-то иной мир, мир невыразимо прекрасных чувств, светлых и чистых как слезы во сне, […] заколдованный мир […], точно опрокинутый в […] озера таинственный ночной лес, залитый лунным светом». Спросите, при чем тут немцы? Но ведь «Лунная соната» – бетховенское изделие, а сама луна, если верить Поприщину, – продукт хромого бочара из Гамбурга.
У немцев есть хорошее выражение: Blick über den Tellerrand. Перевести чужой идиоматический оборот – дело нелегкое, особенно, когда нет точного эквивалента. Присказка «видеть дальше своего носа» в качестве перевода не подходит, «совать свой нос в чужой огород» – тем более. Речь о способности мыслить шире, видеть то, что творится за пределами круга, будь это лунный нимб, барабанный обод, каемочка блюдца, свет от торшера или пространство, намертво схваченное той или иной кольцевой дорогой. Наверное, нынешних русских литераторов Берлина, да и некоторых других германских мест, можно сравнить с лунатиками, живущими на «диффузных ногах». Далеко не все из них интересуются тем, что делают коллеги-немцы. Но и немцы, увы, почти не в курсе ситуации русских «диаспоральных» авторов, ситуации, которую, как я уже писал однажды, отличают фантомные черты: кто-то испытывает фантомную боль, кого-то будоражит и сбивает с толку фантомный читатель. Впрочем, это уже здешняя нездоровая специфика влияет. Не зря же фельетонист Ансельм Нефт добрую половину берлинцев подозревает в фантомности: вечерних велосипедистов, традиционно пренебрегающих бортовыми огнями, многочисленных «представителей свободных профессий» в тренировочных костюмах. Для Нефта важен Гамбургский счет, вот он и плачет вдогонку ускользающему значению встреч и событий.