. Символ колена (собрания родственников) – конкретный камень (сапфир, яспис и оникс). На камне написано имя колена, и эти камни прикреплены к одеянию первосвященника, осудившего Мессию:
– Тридцать, тридцать, Иуда. На этом сошлись мы —
(Указывает на судный нагрудник с именами колен
Рувима и Симеона, Иуды и Левия, Вениамина,
Иосифа и Ефрема, Манассии, Завулона и Гада,
Дана и Неффалима), мы и ты
– Да, – отвечает Иуда (Лука Льонелло))
Между обоими фрагментами возникает безвоздушное пространство.
Оно спаивает всё стихотворение (большое и пёстрое) в один фрагмент, словесную фреску. Сразу же после прочтения возникает сильное возвратное движение – к стихотворению «Русский авангард» с эпиграфом из Александра Введенского: кругом возможно Бог…
*
И тогда по всей книге, как после того, как вода Потопа сошла, когда обнажилось, наконец, самое дно катастрофы, возникают как несколько раз повторённые «яспис, сапфир, халкидон» детали пейзажа: камни, низкие деревца, пасмурное небо. Искусство, христианство, музей краеведенья – предстают как вещи – предметы уже не существующего мира в совершенно новой, пугающей вселенной. Священник как капитан корабля, прибывшего – куда: Солярис, Антарктида… Может быть, не священник, а поэт. Или представитель культуры той или иной ушедшей цивилизации.
Итак: Земля была безвидна и пуста;
И называлась та земля Ямал,
но говорить я власти не имел
и имени ее не называл —
– или:
А любить здесь – безлюдную землю узреть,
пережившую воду потопа —
– или:
Вот стоящий по плечи в крови,
сад становится почвой – той красной землей —
– или:
усталые от жатвы небеса
сойдут на землю, ждущую зимовья —
– или:
Флоренский, мерзлота, косые сваи
Бараков детских – мокрых стойбищ крика,
Над ними краски зиждутся, истаяв
До костной ткани содранного лика,
И ягелем горит изнанка слога —
– как замечено критиками, книги стихов Константина Кравцова длятся, перетекают одна в другую, тексты бесконечно плавятся, плывут и кристаллизуются вновь в тигеле авторских редактур, – что ж, для нас с вами это – подарок, велия милость: мы можем войти в них с любого места, не прищуриваясь подслеповато в попытке разобрать дату под стихом (дату, нацарапанную коченеющей на морозе рукой, обгоревшей спичкой на листке, криво устроенном на походном планшете), – если мы останемся внутри поэзиса Кравцова, мы не почувствуем себя в заточении: мы чувствуем ритм движения, покачивание каравана, плеск волны в борт, подергиванье икры уставляющего покрепче ногу в скальный уступ, – стихи Кравцова есть путешествие, его книги – травелог