– Бред сумасшедшего, – молодой человек пожал плечами. – Партия Справедливости – плоть от плоти системы. Когда она выступала в другой роли?
– Когда у нее было меньше сотни представителей в Штатах, – отрубил шеф. – А сейчас Канкур передает, что после предстоящих выборов социалисты прорвутся в представительское большинство. Мирти по своим каналам вытащил число в четыреста тридцать мест. Это позволит им проводить законы, не оглядываясь на другие партии. Доигрались, идиоты.
– Кто доигрался?
– Все. Его Величество и премьер в первую очередь. Их заставят принимать реформы. А кто от реформ пострадает?
Ги не знал.
– Капитал, вот кто. Я, Канкур, другие наши друзья-соперники. Все. Даже железнодорожники и частные армии. Все, кто кормит государство налогами, начнет кормить еще и армию бездельников с Фиолетовой Реки и разоряющихся фермеров.
– Чем это отличается от банального повышения налогов?
– Всем. Например, нас заставят принимать отребье в качестве сотрудников, отправлять часть заработка на пенсию и заниматься тому подобным бредом, которым только социалисты и завоевывают голоса. Если хочешь, я сведу объяснение к трем словам. Выживут. Не. Все.
Ги не был согласен с шефом, но спорить не стал. Шедерне продолжил бы защищать систему, позволившую выстроить крупнейшую в стране юридическую фирму, его же помощнику, не имевшему при этой системе шансов на схожий успех, грядущие перемены казались временем новых шансов пробиться под солнце славы и богатства. Более того, де Валансьен действовал исключительно грамотно и не боялся выступать против монархистского большинства. Отважный и справедливый политик вызывал симпатию.
– Выступление де Валансьена перед горожанами, – постановил, наконец, Шедерне. – Какие-то дебаты с партией премьера и другими политическими трупами. В четверг на площади Сен-Луи. Будешь там, все выслушаешь, намотаешь на ус и доложишь о настроениях толпы. Любые другие поручения, включая дело ван Рёков, на этот день отложишь.
– Не лучше ли послать Мирти? Или Хилльбренда?
– Я их в задницу скорее пошлю! – взорвался шеф. – Они ни на что, кроме перекладывания бумажек, не способны. Мне нужны зоркие глаза и работающая голова. И тогда, и сейчас. Все, с глаз моих долой!
Жан-Франк Мирти был одним из немногих сотрудников фирмы, вызывавших у Ги подобие уважения. Он обладал собственным взглядом на жизнь, которым не стеснялся и не боялся делиться. Свое мнение он отстаивал до последнего, даже в спорах с шефом. При всем этом он жутко боялся боли, крови, темноты (в чем однажды признался спьяну), бродячих собак и подхватить опухоль в животе. Его худое лицо, наполовину скрытое очками с затемненными линзами, находилось в постоянном нервическом движении. Унять тик мог только алкоголь, и именно с набравшимся Мирти приятнее всего было общаться.