Белокуриха, которую так стали кликать в народе за шелковистость и роскошный цвет волос, переливающийся при любом освещении, будто перламутровый жемчуг, понимая непреклонность мужа, своей силой воли остановила слёзы, покорно встала, оделась и вышла на улицу с гордо поднятой головой, пронизываемая насквозь колючим северным ветром.
Под покровом плотно клубящегося тумана, скрывающего трагедию этой семьи от сторонних глаз, Горкон запряг оленей в нарту, кинул в розвальни измусоленную годами звериную шкуру и тайно этой повозкой вывез свою жену далеко в горы, беспощадно оставив её там, у подножия Синюхи, на лютую погибель.
Оставшись одна-одинёшенька, женщина не ведала, что ей делать дальше. И от боли, поселившейся в душе, от глубокого отчаяния вопила, рыдая, на весь лес, на всю Вселенную, взмаливаясь в своём горе ко всем богам.
Негодуя, она выплескивала им своё ноющее, рвущее душу в клочья чувство, которое даже не знала как назвать, но оно будто сроднилось, срослось с ней, червоточиной поселившись в душе и образовав внутри огромную бездонную пропасть, вместившую в себя боль, разочарование, отчаянье, беспомощность, стыд, подлость, страх, предательство…
Боги слушали её причитания и молчали.
Продрогнув насквозь, до самых костей, до каждой своей клеточки тела, она, кутаясь в старый мех подстилки, утерла слезы и почти на ощупь стала пробираться в темени непроглядной ночи, туда, куда глаза глядят.
Женщина двигалась осторожно, тихонько переставляя ноги по шатким каменистым обледенелым уступкам горы, по качающимся скользким камням, узким тропам… Пока случайно в можжевеловых зарослях не набрела на вход в пещеру, плотно затянутый переплетёнными, густо спутавшимися за века сухими ветками.
Бояться ей уже было нечего, так как самое страшное, что только может произойти с женщиной, с ней уже случилось, поэтому в пещеру Белокуриха пробиралась отчаянно смело.
Не щадя своих окоченевших рук в борьбе за своё существование, обдирая ладони в кровь, она расчистила лаз в открывшийся горный лабиринт, в тайный сырой, пахнущий прелой хвоёй можжевельника закуток каменистых недр, ставший для неё единственным шансом на спасение и давший кров.
Обретя пристанище, какое-то время отдыхая, Белокуриха лежала ничком на ледяном полу и думала о своей нелёгкой доле.
Промозглая стынь стояла в глубине пещеры, пробирая до костей. Белокурихе в ночном полумраке казалось всё призрачным, страшным, пугающим, нереальным. Но она, набравшись терпения, вслепую шаря по изрезанному трещинами полу озябшими, непослушными от сковывающего холода руками, собрала разбросанные ветки в кучку и из последних сил ещё долго била булыжником о каменистый пол, добывая спасительные искры огня, которые, высекаясь из камня, крохотными звёздочками летели в стороны. Белокуриха склонилась низко-низко, раздувая их ледяным дыханием, срывавшимся с обветренных, потрескавшихся губ… И вот в этом ворохе веток вспыхнул маленький, еле теплящийся огонёк пламени. Сердце радостно забилось, и она накрыла огонёчек ладошками, чтобы спрятать от любого колыхания ветра, и её обледеневшие бесчувственные пальцы ощутили покалывание разливающегося в них тепла. А блёклый свет, отбрасываемый разрастающимся пламенем, высветил из пещерной темени беспомощную женскую фигуру с измученным, бледным, заплаканным лицом, на котором поблескивали тоскливыми огоньками прекрасные переполненные слезами через край глаза с грустинкой.