Бедняга сначала закричал, потом завыл. На спине и боку появились кровавые полосы, будто тигр подрал. После второго удара Дмитрий уронил голову на грудь. Хомутов опять примерился, но царь его остановил:
– Дай-ка я, разохотился.
Вынул из печи раскаленный веник, встряхнул, подошел к Дмитрию. Тот поднял голову, но увидев красные прутья, опять бессильно её свесил.
– Не перестарался, Петька?
– В самый раз. Ну, сказывай, собака, об чем тебя царь спрашивает!
Иван Васильевич пока ни о чём Дмитрия не спрашивал, но тот замотал головой, поднял глаза. В них читалась тоска, боль и готовность на всё.
– Ты, жабий выводок, подговорил своего племянника думного дьяка изничтожить? Какая была в том корысть?
Дмитрий разинул рот, попытался что-то сказать, но вместо слов раздался хрип.
– Нет, все же перестарался, заплечник. Надо его веничком освежить.
Зашел несчастному за спину, встряхнул прутьями. С них посыпались искры и окалина.
– Не надобно, – тихо произнес Борис. – Оставьте дядю. Я убил думного дьяка.
– Вот как, – остановился царь. – И ради чего же?
Борис на некоторое время замолчал, наконец, произнес:
– Он меня обругал. Грязным татарником назвал.
– И ты сразу его же кинжалом и пырнул?
– Да. Ломайте меня на дыбе, а Дмитрия оставьте.
Царь задумался.
– И как же ты его зарезал? Ну-ка, Петька, развяжи его.
Когда Хомутов выполнил приказ, государь протянул Борису кинжал. Тот взял его в обе руки, расставил ноги, замахнулся с головы, сделал выпад.
– Где доспехи дьяка? – повернулся Иван Васильевич к опричнику.
Вскоре холопы притащили из холодной, где находился труп Никитина, его верхнюю одежду. Хомутов протянул доспех, состоящий из длинных кожаных пластин, сшитых жилами. Они полностью закрывали грудь.
Царь разложил окровавленную защитницу на столе, долго осматривал.
– Значит, размахнулся и вонзил? – снова обратился он к Борису. – Кинжал держал ровно или боком?
– Ровно.
– Верно помнишь?
– Верно.
– Поди сюда. Вот гляди – ни одна из пластин не повреждена. Выходит, с первого раза попал между ними.
– Выходит.
– Но ежели бы ты ударил, как показываешь, они были бы порезаны. Клинок-то вон какой широкий.
Борис молчал, но взгляда при этом не опускал.
– Эх, буслай болотный, врать не научился. Дядю выгородить желаешь, вместо него смерть принять не чураешься.
– Отпустите Дмитрия, я виновен. Меня пытайте. Дяди тогда вообще в слободе не было, он в селе мясо собакам покупал.