Схватки учащались, становились всё длиннее и мучительнее и, наконец, превратились в нестерпимую, с короткими передышками, двенадцатичасовую пытку. Сознание работало отчётливо. Я понимала, что своими стонами и криками уже порядком надоела и соседкам по палате, и медработникам. Никто из них уже не сочувствовал мне и почти не обращал на меня внимания. Только чей-то утомлённый голос изредка повторял: – Да когда уже она родит?!
Кто-то из тех, кому ещё предстояло рожать, посоветовал мне пройтись по коридору. Испытывая неимоверные муки, я кое-как поднялась с кровати, вышла в коридор. Боль резко усилилась, я сползла по стене на колени, встала на четвереньки, стремясь хоть как-то облегчить своё состояние. Полная, румяная акушерка, которая должна была принимать у меня роды, начала нервничать, близилась её пересменка, а я всё никак не могла разродиться. Она решительно обратилась ко мне:
– Пора, залазь на кресло и тужься.
Легко сказать, тужься! Это резко усиливало и без того нестерпимую боль. Но тужиться, несмотря ни на что, заставляла мысль о том, что надо помочь своему ребёнку. Ему появиться на свет не легче, чем мне родить его. Неудивительно, что появляясь на свет, младенцы взрываются плачем.
Мои потуги не приносили ощутимого результата, а время шло. Акушерка, поругиваясь на меня, доедала кусок спелого арбуза и посматривала на часы. Закончив с арбузом, она грубо выругалась, взяла полотенце, скрутила его и перетянула им мой живот, навалившись на меня своим грузным телом. Адская боль и ощущение треснувшего арбуза, на который теперь похожа была я, пронзили моё тело.
Несколько поспешных движений акушерки, и я услышала пронзительный детский крик. О чудо природы, я произвела на свет новую жизнь! Акушерка подняла ребёнка надо мной, чтобы я увидела его и довольно констатировала:
– Яйца!.. Я переспросила: – Что? Она громко повторила:
– Мужика, говорю, родила!
Моя память ухватила круглые щёчки сына, на которых видны были лопнувшие сосудики, ему тоже хорошо досталось, когда нас от души придавила решительная акушерка.
Радоваться не было сил, да я пока и не осознала до конца произошедшее. Сына ополоснули, запеленали и унесли. Вошла худенькая, пожилая медсестра с небольшим саквояжем и решительно направилась ко мне. Подойдя, она взглянула на меня строгим взглядом и приступила к своим привычным обязанностям; взяла медицинскую иглу, нитку и так просто, без обезболивания, по живому стала зашивать треснувшую меня.