В тот вечер, сразу после отбоя, Сашка опять был в самовольной отлучке, ждал у ресторана Оксану.
Скамейка в тени деревьев, тихий, тёплый осенний вечер…
Сашка грезил, почти дремал.
– Тихо, тихо, – вернул его из грёз, опустил на грешную землю голос Оксаны.
– Какой же ты нетерпеливый. Не здесь, потом, потом, – тяжелое дыхание девушки прерывалось затяжным, страстным поцелуем.
Но не с Сашкой. А с каким-то незнакомым мужчиной, который целовал девушку почти рядом с Сашкой, за деревом. И тоже тяжело, прерывисто дышал, как и она.
Если за мгновение до этого Сашка и был готов упоительно слушать жаркое дыхание любимой, и самому исходить страстью, то сейчас не менее страстно желал превратиться в дерево, в скамейку, или в кустарник, или хотя бы в столбик для фонаря. Или, на худой конец, провалиться сквозь асфальт.
Но, поскольку он от рождения не обладал способностями столь кардинального перевоплощения, а в военном училище не учили на волшебника, то земля вместе с асфальтом не расступилась, не образовалось разлома в тартарары, в преисподнюю. Деревья и столбы оставались в своём первоначальном природном составе без Сашкиной телесной или иной примеси. Поэтому ни исчезнуть, ни превратиться во что-либо он так и не смог. Остался сидеть, как сидел.
Истуканом.
– Ой! – вскрикнула Оксана. – Сашка? Ты что здесь делаешь?
– Вот, – только и смог ответить Сашка, обиженно, по-детски шмыгнув носом.
Точь в точь, как и тогда, при первом знакомстве.
А потом он шёл по ночному городу и пел!
Пел, не боясь разбудить горожан, не боясь привлечь к себе внимания случайного прохожего, милиции или военного патруля. Он уже ничего не боялся. Сашку не пугала его музыкальная бездарность, полное отсутствие музыкального слуха не пугало тоже. И не смущало. Ни капельки.
– Забудь обратную дорогу,
Того, что было, не вернуть, – кричал Сашка.
Эти Сашкины звуки ни в коем случае не были похожи на арию одинокого, обманутого любовью курсанта. Не походили они и на нежные, страстные звуки серенады под окном возлюбленной.
Это был крик отчаяния.
Он выкрикивал в ночной Воронеж слова песни, словно выплёскивал душевную боль. Орал речитативом. От этого ора лишь вздрагивали сонные вороны на ближайших деревьях, и, недовольные, тоже орали, словно вносили и свою лепту, гармонично вписываясь карканьем в какофонию звуков, исходящих от Сашки.