– А в лагере вам приходилось вот так молиться за следователя?
– Постоянно. Ну да, этот следователь выполняет задание, он уже не может остановиться, потому что попал в машину, а там не соскочишь. И меньше всего я хотела бы поменяться с ним местами.
Но при этом это человек, он же образ Божий носит. Следователю я говорила «здравствуйте» и «до свидания» – потому что это приличествует каждому человеческому существу. Между этим в протоколе допроса было: «Ответа не последовало». Правда, все это не мешало издеваться надо мной в другое время. Например, раз в неделю в душ выводят – ну что стоит, чтобы туда зашла толпа гогочущих офицеров… Но, знаете, я видела, что многим из них все это не нравится.
Я проводила еще в следственном изоляторе такой психологический эксперимент, он назывался «карандаш». Подследственным можно было иметь бумагу и карандаш (именно карандаш, ручку нельзя) – вдруг ты ночью разжалеешь себя как следует и в слезах и соплях решишь написать искреннее отречение от своих взглядов. Но чинить карандаш зэк не имеет право, надо просить охрану. А те иногда отказывают, но могут и поточить – в зависимости от настроения. А точить карандаш тоже можно по-разному. Можно, например, грифель сломать, вставить и сказать: «Нате». А я много писала – понятное дело, не отречение от своих взглядов, а переписывала из книг тюремной библиотеки некоторые свои любимые стихи – Пушкина, Тютчева (тетрадку у меня потом ту отобрали и сожгли как антисоветскую литературу). Так вот, я писала, и карандаш мне надо было часто точить. И один раз кто-то мне более-менее сносно это сделал, и я говорю: «О! Единственная смена, которая умеет точить карандаши. Остальные почему-то вообще не могут. А у вас получилось. Спасибо». Знаете, что было после этого? Между сменами пошло соревнование, кто мне лучше заточит карандаш. Это же тоже люди, и я видела: часто они уважали тех, кто не ломается.
Я помню, охранницу в зоне спрашиваю: «Маш, ты чего в охранницы пошла?» Она говорит: «А куды мне? Я тут, в поселке, родилась, я тут прописана. У нас и работать больше негде». А она сама по себе добрая тетка была. Там, где можно было втихаря нам помочь, она помогала, ну, а если ей велели рапорт написать, что Ратушинская на работу не вышла (неважно, что это воскресенье было), так она и писала этот рапорт. Куда ей деться? Такая двойственность.