Да ладно тебе! После игры разберемся.
Коньяк огненно пробежал по крови, и застывшее, забывшееся время устремилось вслед за ним.
– Партия! – еще через полчаса провозгласил Павел. – Прошу стороны поставить свои подписи. – он взял с матово блеснувшей плоскости подноса, внесенного вышколенным официантом, лист бумаги с результатами игры, положил на стол.
Мысли лились послушно и плавно. Сейчас, когда все было позади, личность «игрока» не вызывала ничего, кроме снисходительной симпатии.
Не повезло тебе сегодня, брат. Можно было бы, конечно, успокаивать тебя, дескать, судьба твоя такая, но и этого я сделать не могу. Скажи я так, останусь тогда последним вралем для себя самого. Все не так, друг мой, все совсем по-другому. Победа должна была достаться тебе, только тебе, а я украл ее. Украл, и то, что для тебя могло стать незабываемым мигом удачи, превратилось в еще одну звездочку на моем фюзеляже. И, если тебе, все-таки, надо успокоение, то знай: их там много, этих звездочек. Их так много, что самое время заводить другой фюзеляж, но это, к сожалению, а, может быть, и к счастью, невозможно.
Но и мне не легче, дружище. Дело в том, что самолет мой – просто пошлая бутафория, ни улететь куда-нибудь, ни даже просто прокатиться на нем по летному полю, я, увы, не могу. Мертвыми якорями вцепились в землю мои хваленые звездочки, и я вынужден, вынужден ждать урагана, который, или освободит меня от них, или похоронит вместе с ними.
«Игрок» уже держал в своих пальцах ручку, уже приноравливался поставить подпись, как вдруг что-то произошло. Что-то неуловимое и непредвиденное. Никто из присутствующих, кроме Ленского, и не заметил бы этого, но тут «игрок», неожиданно положив ручку на стол, весело и фамильярно заговорил, обращаясь к оцепеневшему от недобрых предчувствий «маэстро»:
– А что, милейший, может быть, сыграем еще разок? Просто так, на интерес. – и, не дожидаясь ответа, стал быстро-быстро сдавать карты.
Все замерли. То, что они услышали только что, было неслыханно.
Где-то в высоте над Ленским застыл оторопевший Павел, слева с чашкой кофе в руках, мертвенно-бледным изваянием замер «пахан». Весь превратившись в ожидание, Ленский внутренне сжался, второпях высвобождаясь из уютного плена неспешных мыслей. Потянувшись за картами, в вакууме разом наступившего безмолвия он уже чувствовал зловещее дыхание катастрофы, ее ледяную стужу, и обморочное ощущение фатальной неизбежности завладело им.