Узнав, что я, ко всему прочему, пробую себя в литературе, Костя не на шутку воодушевился, тут же схватил отряскинскую гитару и пропел эксклюзивом пару своих новых песенок. Советской власти, надо сказать, от него здорово доставалось.
Он уже тогда снимался в фильме. Картина называлась «Взломщик».
Достаточно было взглянуть на Кинчева, чтобы больше не сомневаться – лидер только что появившейся «Алисы» многим вперед сто очков даст. Его фронда просто поражала. Если я относился к власти с легкой прохладцей барина, то он ее просто ненавидел. Москвичи в этом плане вообще отличались особой лютостью: тот же Кинчев мог, совершенно не боясь, такое выдать…
Не знаю, запомнил ли он меня, но я уж точно его запомнил.
Как и Сашу Башлачева.
Башлачев
Слава богу, хоть один из нас не подражал ни Дэвиду Боуи, ни «битлам»! Саша пришел откуда-то из глубинки, из какого-то северного городка, там он, кажется, некоторое время работал журналистом. И прочитал нам свои стихи. Несмотря на лихорадочную бодрость нашего нового гостя, провинциальный комплекс в нем все-таки чувствовался. В Питере он мыкался по съемным комнатам. Но держался с достоинством. Он сразу же пригласил нас с Отряскиным на свой квартирный концерт. Там Башлачев спел среди прочего и «Грибоедовский вальс» – балладу про шофера Степана Грибоедова, который вообразил себя Наполеоном. Эту песню я хорошо запомнил.
Обстановка была типичная: собрались на мрачной кухне очередной его коммуналки. В коридоре, который смахивал на бесконечный туннель, висело белье. Саша сидел на стуле перед нами, возбужденный, веселый и немножечко пьяный. Ему хлопали и всячески его поощряли. Мне кажется, что его творения (включая ту же балладу о Степане), которые он затем нам дал почитать, были скорее не стихами, а текстами. Но что я точно тогда почувствовал – Башлачев очень хотел, чтобы к нему относились прежде всего как к поэту.
Мы с Отряскиным так и сделали.
Ни о чем мы тогда не задумывались, ни о каких будущих трагедиях, нас ждали приятные хлопоты: «Джунглями» заинтересовался Курехин.
Курехин
Заглянувший под филармоническую крышу родоначальник «Поп-механики» весь был словно из другого времени. Мне всегда казалось, что в случае с ним Бог просто-напросто перепутал годы – Курехина надо было бы десантировать в Серебряный век, в декаданс, к Северянину и Бальмонту. А маэстро появился на излете двадцатого, хотя, опять-таки по моему мнению, целиком, полностью происходил «оттуда». При всем своем эпатаже он имел утонченный, болезненный, даже трагический талант. Ему вполне по силам было нечто подобное бетховенской Пятой симфонии, а он собирал голых арфисток и выкатывал на сцену бронетранспортеры.