— Да, если снимешь ошейник, — любезно подсказал я, чувствуя себя змеем-искусителем. — Я готов исполнить твое любое желание.
Боги, да я ее готов даже своим советником назначить, лишь бы получить свободу.
Я уже ждал, что девушка назовет свою цену. Сейчас, наверное, примется торговаться, как на рынке. И да, в моих интересах согласиться с практически любой ценой. Но вместо этого она спросила:
— И как ты попал в рабство?
Я снова не мог дать ей ответ — слова отказывались произноситься, язык онемел. Вновь магический запрет. Калеб позаботился и об этом. Сейчас я никак не могу выдать свое королевское происхождение.
Впрочем, важно не это. Молчание порой красноречивее слов. Кати могло прийти в голову что-то гораздо худшее, чем то, что было на самом деле. Например, что я какой-то преступник, уголовник, которого продали в рабство. Ошейник с заклятием подчинения вполне дополнял эту картину. Такой артефакт, скорее всего, надели бы на кого-то опасного. Собственно, так и есть: маги опасны, а темные маги, к которым отношусь я, опасны вдвойне.
Девушке явно не понравилось мое молчание.
— Скажи мне.
Но я молчал, даже несмотря на чары подчинения. Знатно же Калеб повозился с настройками ошейника.
Что ж, милая, похоже, этим вопросом надо было интересоваться раньше. Обратно твою покупку не примут. Что-то мне подсказывает, торговец сейчас спешит уехать из города.
— Тебя ждет дома жена или любимая? Дети? — спросила она, давая мне хорошую возможность попробовать надавить на жалость. В обычной ситуации я бы ни за что ею не воспользовался, но здесь слишком многое было поставлено на карту. Впрочем, через секунду она добавила: — Скажи правду.
Умница. Догадалась, что я могу солгать, и поняла, как этого избежать с помощью ошейника.
— Нет.
Мой голос прозвучал как-то грустно.
Я — правитель, меня ждут горы отчетов, министры, советники, куча неразрешенных вопросов и дел, но не семья. Родители давно ушли из жизни, наследником я обзавестись еще не успел.
Что касается наложниц, ни с одной не было таких отношений, чтобы назвать любимой — магия попросту не позволила бы мне сказать подобное. Да и воспитание тоже. Отец твердил: любовь толкает на безрассудные поступки, а безрассудство — не то качество, которое должно быть у правителя.
— Но я могу дать тебе что угодно, — напомнил я, уже понимая, что проиграл.