– Как долго не наступает прилив! – бормотал Фрике́. – Теперь даже и ему было не до шуток. – Да и прилив – это еще не все. Как мы избавимся от этих гадин? Стрелять отсюда нельзя – наши пули изрешетят всю лодку… С другой стороны – как же мы отчалим?.. Ой, до чего жарко! Я никогда так не перегревался, даже когда служил в кочегарах. Эй, товарищ, это не надо! Так нельзя! Теперь не время!
Один из бретонцев лишился чувств, другой тоже был близок к обмороку. Из трех белых только Фрике́ стойко переносил невыносимую жару – ни дать ни взять сама Саламандра[16] явилась сюда. Он принялся энергично растирать лишившегося чувств матроса, поручив другого одному из негров.
– Делай, как я, господин Белоснежка. Три его хорошенько, как можно крепче. За кожу не бойся – она у него толстая… Наконец-то! Давно пора!
Последнее восклицание было вызвано отдаленным рокотом, пронесшимся по реке.
То был шум начавшегося прилива. К нему вскоре присоединился гул прибоя. На илистую отмель, все еще наполненную крокодилами, набежала первая волна и тихо лизнула борт шлюпки.
Прилив надвигался.
Это было спасение. Но под самый конец требовалась особая осторожность и большое терпение.
Фрике́ снял с себя длинный шерстяной пояс и опустил его одним концов в реку. Ткань впитала в себя воду – правда, теплую, мутную от ила, но все-таки воду. Можно было сделать компресс больным и облегчить их страдания.
Прилив усиливался, вода поднималась; трупы убитых крокодилов всплыли; ряды осаждавших расстроились. Шлюпка начала вздрагивать. Потом закачалась. Потом повернулась на якоре и встала против течения.
Крокодилы на шлюпке, заметив, что она качается, забеспокоились. От их возни она качалась еще сильнее. Вся их наглая свирепость куда-то испарилась. Они легли на животы, расставивши в стороны лапы и сузив глаза. Хвосты их тоже усмирились. Крокодилы растерянно озирались по сторонам, чувствуя западню.
Однако нужно же было сниматься с якоря. Как это сделать? Крокодилы выказали себя плохими матросами, вводе они не были опасны: борт у шлюпки был достаточно высок, и взобраться на него из воды они не могли. Но как избавиться от непрошеных пассажиров? А покуда они тут, сделать ничего нельзя.
Двусмысленная ситуация могла затянуться до бесконечности. Парижанин, крайне огорченный, проговорил: