Воспоминания об отчем доме делают наливают свинцом мои мышцы, я снова ощущаю кандалы и тяжелые цепи, сковывающие движения.
Я сажусь на песок, насмехаясь в лицо своим страхам и разыгравшемуся воображению, провожу ладонью по лицу, закусывая губу почти до крови.
Я вспоминаю первое лето, когда вернулся в Тверь на каникулы. Я ездил с друзьями на Урал, а потом сразу домой. Встречать меня приехал отец, но первой из толпы в зале ожидания железнодорожного вокзала ко мне вылетела Маша. Она буквально запрыгнула на меня с разбегу. Ее волосы заслонили весь обзор, хлестанув по щекам и прилипли к моим губам, а она душила меня в объятиях. Папа сдержанно улыбался, пожимая мне руку. После вежливого замечания отца, Маша все-таки слезла с меня и просто висела на моей руке, обхватив ее двумя своими.
Маше было пятнадцать, и эмоционально она все еще была ребенком, но не внешне. Изменения бросились в глаза сразу, когда она перестала липнуть ко мне и, обходя машину, открыла дверцу. Во-первых, рост. Она стала гораздо выше, и ее стройные ноги — длиннее. Когда она шла, ей вслед оборачивались даже взрослые мужчины. Не знаю, о чем думали родители, разрешая ей надевать короткие юбки и обтягивающие футболки. Только слепой мог не заметить, что у нее появилась талия, округлая попка и грудь. Длинные светлые волосы струились по хрупким плечам, придавая ей совершенно фантастический вид. Русалка, фея, нимфа. В ней было мало земного. Из другого мира, подкинутая принцесса…. Я помню, как обернувшись, Маша поймала мой пристальный взгляд, скользящий по ее изменившейся фигуре, вспыхнув от смущения. Это был невероятно чувственный момент, когда мы словно впервые увидели друг друга по-настоящему. После она уже так часто ко мне не прикасалась. Мы потеряли друг друга, нашу дружбу, собственный мир комфорта и беспечности. Ощущение близости и трепета. Все исчезло. Изменилось, и не потому что я стал мужчиной, хотя в физическом и сексуальном плане я стал им еще в шестнадцать лет. Я не мог назвать причину. Сейчас мне понятно, но не тогда. Тот комфорт и душевное тепло, которое я испытывал раньше в ее присутствии, этим летом внезапно испарилось. Я не мог выносить рядом с Машей и получаса, не задевая ее, не раздражаясь. Я злился на себя, но не мог остановиться. И к концу лета от ее первоначальной радости, которая светилась в синих глазах, когда она запрыгнула на меня при первой встрече, ничего не осталось. Маша не понимала, за что и почему, и я слышал, как она плачет, убегая после очередной болезненной шутки или колкости в ее адрес. Я испытывал боль и чувство удовлетворения одновременно. Это был своего рода азарт, жестокий эксперимент - сколько она сможет продержаться?