Поприветствовав прибывших, он заступил жрецу дорогу,
некоторое время оглядывал его с высоты своего роста, а потом весьма
бесцеремонно, полез ему в рот. Жрец попытался оттолкнуть его, за
что мгновенно получил удар под дых.
Рим, чувствуя, как в нем лопнула какая-то струна
удерживающая бешенство, сгреб ублюдка за грудки и, глядя в его
побелевшее лицо, прошипел:
-- Еще раз… Я тебя, гандон, лично пристрелю.
Понял?
После этого шваркнул на песок «белого» человека и, подойдя
к хрипящему и задыхающемуся жрецу, присел на корточки, и протянул
ему руку со словами:
-- Я знаю, что ты не понимаешь. Я просто хочу помочь тебе
встать.
Слова он произносил максимально монотонно, стараясь, чтобы
в интонациях голоса не проявилась агрессия. Жрец все еще пытался
отдышаться от неожиданного удара, но руку, протянутую ему,
разглядывал очень внимательно. От костра уже торопливо шли другие
члены команды, когда ацтек взял протянутую ладонь, и Рим рывком
поставил его на ноги.
Про себя Разумовский только радовался, что благодаря
второму компу операция по перекачке языка теперь была не столь уж
болезненной. Конечно, голова потом все равно болит, но уж таблетку
обезболивающего для жреца вполне можно будет
пожертвовать.
-- Цинк, -- Рим оглядывался, ища что-то глазами, -- а
кони-то где?
-- Не волнуйся, нормально все с ними. Даже с судна сняли
почти без проблем. Один из матросов сейчас им зелень режет и
кормит. Не рискнули на вольный выпас отправить, мало ли, какая
гадость ядовитая попадется. Так что стреножили, и вон там, -- он
махнул рукой в сторону зеленой полосы, -- по краешку зелени они и
ходят. Отсюда просто не видно.
Путников кормили и жрец, не слишком колеблясь, принял из
рук Анжелы миску с горячей похлебкой. Были у него какие-то
подозрения или нет, кто знает, но он видел, что чужаки все ели из
одного котла, и потому раздумывал всего долю секунды. Он вообще вел
себя на редкость невозмутимо, хотя заметно было, что и люди, и
оборудование лагеря, и корабль, стоящий вдалеке, произвели на него
неизгладимое впечатление.
С ложкой, кстати, он справился прекрасно. Было совершенно
понятно, что такой столовый прибор ему не в диковинку. Более того,
закончив есть, он поставил миску на песок, встал и, подойдя к Фифе,
довольно низко поклонился, приложив ладони к своей
груди.