… сердце у Фёдора Алексеевича и без того шалит.
Тянется заскорузлая рука к карману рубахи, где всегда лежит
валидол, и брови будущий тесть неодобрительно хмурит.
Но молчит.
А я…
– …а ты невыносим,
Митька, – тонкие руки поднимаются, и длинные пальцы путаются в моих волосах, лохматят
их.
Скользят по шее.
И Алёнка придвигается,
говорит, щекоча дыханием:
– Ты трудоголик и
самый кошмарно-ответственный брат на свете. Бедная Даша!
– Данька, – я поправляю
машинально.
А Алёна соглашается,
повторяет со смешком, поскольку домашнее прозвище Репейника её веселит:
– Данька.
– Алён, я… переживаю, –
я вздыхаю и с дивана встаю.
Прохожусь по комнате,
пытаясь заглушить непонятное волнение и тревогу, что смутным призраком
появились после последней встречи с Данькой, шептали остаться в городе, не
уезжать.
– Знаю, поэтому мы вернёмся
сегодня, – Алёнка кивает, поднимается и подходит, чтобы прижаться, почесаться
смешно носом о нос. – Мама обиделась.
Последнее она сообщает
шёпотом.
По секрету.
Слишком явному,
поскольку недовольство Лариса Карловна выражает громко. Гремит на кухне, и нож
при нашем появлении начинает стучать резче. Моя же будущая теща поджимает губы
и голосом – особенным – проговаривает, выверяет каждое свое слово:
– И всё же, Дмитрий,
вам лучше остаться у нас.
Поехать утром.
Не срываться в девятом
часу вечера обратно в город.
– Мамочка, у Мити
завтра смена, – Алёнка отрывается от меня.
Вспархивает, как яркая
бабочка, в своем пёстром сарафане, от которого взгляд не получается отвести
весь вечер и перестать думать, как тонкие лямки я буду спускать с плеч, тоже не
получается.
– И у Даши… – она
договаривает, неуверенно, бросает быстрый взгляд на мать, – кажется, что-то
случилось, к ней нужно заехать.
Проверить.
Убедиться лично, что всё
хорошо, она не соврала и мои опасения напрасны.
– Ну конечно, – Лариса
Карловна соглашается, вытирает руки о передник.
Собирает сумку,
составляет в неё банки с вареньями.
Соленьями.
И помидоры с
виноградом по-новому рецепту поставить Лариса Карловна не успевает, Алёна
подкрадывается, обнимает её со спины, наклоняется, заглядывая в лицо.
Смеётся.
Играют на щеках ямки,
а Алёнка заверяет:
– Всё будет хорошо,
мамочка…
Мамочка-мама.
Не будет.
Хорошо не будет.
Плохо, впрочем, тоже.
– Будет пусто, – слова вырываются бессильной ненавистью, что
глаза застилает, разрывает на части, заглушая обеспокоенный лай Айта.