Второе мое пребывание в больнице было самым легким и даже веселым. Погода была чудесная, мы ходили гулять по больничному парку и за его пределы. Ну, конечно, сначала стоило мне пройти метров сто, как была уже вся мокрая от слабости, но на такие мелочи я давно привыкла не обращать внимания, бегала в ближайший книжный и просто погулять. После обхода регулярно занималась «медицинским консультированием». Придет А., пробурчит что-то быстро вроде: «Раствор мутный? Четыре двойных, из них два желтых, два зеленых, два гепарина, три антибиотика», – и убежит. Только она за дверь – народ ко мне: «Наташ, переведи!». Переводила – ходили за мной с тетрадками и записывали каждое слово, никогда себя такой умной не чувствовала (шучу)! По вечерам рассказывали ужастики о больничной жизни: про два ведра воды в животе, про перерезанный катетер, про загубленный Альбиной импортный глюкометр (сахар был такой высокий, что глюкометр зашипел и сгорел!), а в последний выходной перед выпиской я даже сбежала с отцом в парк Победы на аттракционы, из дома-то никуда не успевала – только выйдешь, уже пора сливаться. Медсестры больше не орали, я была уже своя. Да и жизнь вроде как стала получше: училище от закрытия отстояли, обида на Костю стала забываться – в конце концов, он ведь меня не обманывал, не говорил, что любит, ничего не обещал, а если я сама что-то напридумывала, так это мои проблемы, мне их и разгребать. Так что из больницы я вышла с неплохим самочувствием и настроением. Только вот ненадолго: две недели продержалась без антибиотика – и опять раствор мутный.
Как я теперь понимаю, у меня было какое-то хроническое воспаление кишечника, и мне перитонеальный диализ как метод лечения вообще не подходил. По крайней мере, после года на ПД точно надо было переходить на гемодиализ, но – мест нет, и все. Делай, что хочешь, крутись, как хочешь. Потихоньку дело пошло хуже, во время перитонитов начиналась ужасающая рвота. Это было что-то страшное, выворачивало каждые минут пятнадцать, и так – целую неделю. Иногда, уколов бешеную дозу церукала (противорвотное), удавалось часок поспать, после чего все начиналось снова. За неделю могла похудеть килограммов на пять, но потом из-за плохого слива все набирала обратно. На работе сочувственно кивала головой на жалобы коллеги: «У меня опять давление 180», – думая про себя: «А у меня с утра было 220, три таблетки коринфара под язык разом – и вперед». Как-то в Москве в метро увидела: шел мужчина – и вдруг упал с громким стуком. Вот так и я когда-нибудь, хорошо, если сразу насмерть. К врачу попасть не удавалось. Поездка к врачу – целая эпопея: надо часов в шесть утра слиться, потом ехать в битком набитой утренней электричке в Москву, потом в дикой толпе на метро. Иногда собиралась в назначенный день, вставала и чувствовала, что не доеду. Ну, не доеду – и все тут. Звонили, выслушивали недовольное ворчание, переносили, снова не приезжали. Когда давление поднималось выше, чем 220, вызывали скорую, но толку было мало, у скорой для снижения давления была только магнезия, которая мне его и снижала: например, было 240 – стало 230. «Стойкая гипертония, – с умным видом вещал „ „скоропомощной“ врач. – Теперь так всегда будет». Ага, как бы не так! Недодиализ и скопление воды, вот что это было. К этому еще прибавилась ужасающая бессонница. Не только ноги дергало, но уже и все тело. Ворочалась по ночам как волчок до семи утра, до восьми, иногда вообще не спала по три дня, но при этом умудрялась тянуть обе работы. Порой казалось, что еще немного – и просто спячу, но, по-видимому, мозги – как раз одна из самых здоровых частей моего организма. Каким образом я протянула так год – не имею понятия. Да еще и не оглохла от постоянного введения антибиотиков! Не судьба.