– Ты должна показаться врачу.
Обычно после фразы «ты должна» следовало педантичное выполнение приказа – слова мужа были для Веры законом. Андрей Михайлович гневно покачал головой с седым ежиком.
– Когда ты была в поликлинике? Что за легкомыслие? Ступай немедленно.
Вера не переступала порога лечащих учреждений почти двадцать лет. Необъяснимый ужас перед людьми в белых халатах не имел основания – у нее было крепкое провинциальное здоровье. Хвороб, кроме редких простуд, у нее не случалось, даже зубы не болели. Поэтому в поликлинике, где Андрей Михайлович всегда обследовался и где его хорошо знали, она оказалась в положении плохого ученика, отвечающего невпопад. Она лишь прилежно, для галочки, совершала послушание: была уверена – истоки неприятного сна связаны не с ее болезнями, а с детьми Андрея Михайловича от первого брака. Дурные новости пришли как раз накануне. Старшая – художница – демонстративно не пригласила отца на свою выставку изразцов, а сын-студент подрался в ночном клубе, получил легкое сотрясение мозга и несколько швов на бровь.
Специалисты заполняли Верину карточку и, соблюдая формальности, выпроваживали из кабинетов с рецептами дорогих снадобий. На шестой или седьмой итерации Вера предчувствовала освобождение от повинности, как вдруг оказалось, что у гинеколога ее ждет сюрприз.
Суховатая женщина заполняла карточный разворот, блестя массивным золотом на пальцах, и, между многими вопросами, поинтересовалась:
– Беременность одна была?
– Не было, – ответила Вера.
Врач подняла голову и уперлась в Верино лицо ядовитыми глазами.
– Дама, – произнесла она, отчетливо выговаривая слова, будто пациентка страдала не болезнями женских органов, а головой. – Мы не побежим к мужу с вашими секретами… у нас врачебная тайна, а не завалинка, где языками болтают.
Вера растерялась и обиделась.
– Вы меня за сумасшедшую принимаете?
– По-вашему, мы тоже дурачки? – прошипела врач.
Последующий конфликт перетек в кабинет Павла Рафаиловича – величественного мужчины с белоснежными прядями и бугристым лицом. Рокоча чудодейственным басом, Павел Рафаилович уговаривал разволновавшуюся пациентку:
– Уважаемая, мы профессионалы в своем деле… шрам от кесарева сечения со следами аппендэктомии ни один доктор не перепутает, – и хмурил кустистые брови.
Абсурдность ситуации выбила Веру из колеи – ее возмутило не вздорное обвинение, а навязанная роль подопытного кролика, на котором проводят непонятный эксперимент по внушению. Едва не плача, она рассказывала, что аппендикс ей вырезали двадцать лет назад – до института – в родном городе… Павел Рафаилович насупился, кивал, не возражал, но Вера прекрасно видела, что он не верит, а, пропуская ее слова через фильтр, делает выводы. Выслушав Веру, он вкрадчиво предложил: