Кто-то из особо чувствительных попыталась вступиться за Маргариту.
– Ну, что вы, Людмила Поликарповна, ну разве можно так!
За что получила в ответ:
– А что такого я сказала?! – что на том же условном коде означало – Ты что, милочка, хочешь оказаться на ее месте? Это я тебе сейчас живо устрою!
И адвокат, пожав плечами, уткнулась в какую-то бумажку. Минут через десять Маргарита вернулась. Она молча подошла к своему столу и, не глядя ни на кого, уселась. Вслед за ней вошел парторг. Последовала длительная пауза, после которой парторг в доступных, но корректно-официальных выражениях объяснил, как же они были не правы.
Большого собрания устраивать не стали. Ограничились получасовым собранием отдела. Все остались на своих рабочих местах, только пересадили Борьку, чтобы дать место парторгу, да из своего закутка вышел начальник отдела и сел рядом с профоргом. Калугиной, в наказание, поручили вести протокол. Парторг зачитал решение парторганизации института о выдвижении Маргариты кандидатом в ряды коммунистической партии. Затем начальник отдела поведал о том, каким замечательным человеком и работником является Маргарита. Невнятно упомянув о ее достижениях в общественной жизни отдела и всего института, начальник предложил резолюцию собрания об одобрении решения парткома. Все, как водится, проголосовали «за». После этого парторг поздравил Маргариту, обвел всех строгим взглядом, объявил собрание оконченным и, наконец, ушел. До конца рабочего дня все молчали.
Со следующего дня весь коллектив, затаив дыхание, наблюдал метаморфозы, происходившие с Маргаритой. Для начала она перешла на «Вы» в обращении со всеми сотрудниками и прекратила все разговоры, не связанные с работой. На работу она стала приходить со свежим номером газеты «Правда», и первую половину дня посвящала ее чтению. В перерыве она обязательно включала радио, чтобы послушать новости. По вечерам дома она смотрела программу «Время». Новая информация произвела неизгладимое впечатление на открытый, почти девственный ум девушки. Она выросла в среде, где газет просто не читали, а по телевизору смотрели только Штирлица и Голубой Огонек по праздникам. Она не имела того иммунитета ко всей этой болтовне, который кто-то приобретал вместе с высшим образованием, а у кого-то вырабатывали ехидные, и удивительно меткие высказывания соседей по коммуналке или собутыльников в пивбаре. Так или иначе, она оказалась абсолютно неподготовленной к той ударной дозе пропагандисткой чепухи, которая неожиданно обрушилась на ее голову. Это не могло не иметь катастрофических последствий. И они не замедлили наступить, как водится, ударив рикошетом по окружающим.