Шли дни, больше всего она страшилась приближающейся осени: он уедет в город, и у неё начнётся тоска. У неё и так бывало что-то подобное в те дни, когда не удавалось понаблюдать. Её ничего уже не останавливало… бежала в дождь до самого школьного стадиона, непонятно на что надеясь. Его не было. Тогда она вернулась домой и пыталась его нарисовать простым карандашом, хоть рисовать никогда не умела.
«Он уедет, и я не скоро его увижу. Если вообще увижу! И как же я буду тогда жить! Всё станет серым. Пока он здесь, нужно запоминать его, впитывать в себя – смотреть, смотреть, смотреть…»
– Вот больная на всю голову! – хотела запричитать мать, но только тяжело опустилась на старую табуретку, укрытую грязной вязаной салфеткой, и стянула через лоб грязную косынку. – Вот позор на мою голову!
И прижала ко рту пёструю скомканную тряпку с запахом коровника, продолжила бегать глазами по нервным строчкам в тетради.
– Как же она будет жить! Вот бестолочь! Серое ей всё, зачастила в центр ходить… Я-то думала: чего? Ох, это ж мне теперь там и показываться нельзя… небось уж все бабы ржут!
Она комкала грязными руками тетрадь, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону и глядя в одну точку маленькими сизыми глазами. На пороге появилась дочь.
– Что ты делаешь? – слова застревали где-то в горле, замерзали в груди. – Мама, что ты делаешь? Ты мою тетрадь что ли взяла? Мама, что ты молчишь? Мама, чужое читать нельзя!
Женщина повернула в её сторону лицо и так замерла, глядя то ли с отвращением, то ли с отчаянием. Дочь оцепенела: объяснять что-то бесполезно, проще признать себя дурочкой. Но может, мама спросит, кто этот парень. У неё ведь тоже это было когда-то, в юности…
– Мама, у тебя ведь была первая любовь? – осмелела она.
– У всех была, – мать поднялась, не желая продолжать разговор. – Но ты – ненормальная какая-то. Больная.
И ушла во двор жечь тетрадь, чтобы этого позора никогда никто не увидел. А её закрыла в комнате. И со двора решила не выпускать до самой осени.
***
Сначала она послушно сидела читала книжки, надеясь, что мать всё же выпустит её, передумает. Но каждую минуту могла думать только о том, что всего-то за три километра от неё есть он. Самое красивое на свете существо. Но почему красивое? Она наконец попыталась разобраться: руки и ноги чуть длиннее положенного, волосы вечно лохматые, с лица только исчезают царапины, как сразу появляются новые, да ещё и ссадины на ладонях. Но ведь в этом всё и дело. Он как будто подзаряжен иначе, чем другие. Поэтому и летать умеет: ещё немного и, кажется, поднимется над всеми, ему нужно только попробовать.