Наташка приоткрывает дверь и тут же её захлапывает.
— Обратно идет, — округляет страшно глаза, — сейчас, погоди, пусть хоть до зала дойдет.
— Да, пусть. Надеюсь Тевтонцев на парковке от тоски по мне не скончается, — вздыхаю и скрещиваю руки на груди.
Глаза у Наташки становятся такие грустные-грустные, как у верного спаниэля.
— Юлечка, — шепчет она отчаянно, — а давай ты все-таки к нему не пойдешь. Ну ведь Бурцев не дурак. Все знают, что Тевтонцев — педант и зануда. Да и скажем честно, не плейбой с обложки. На кой он тебе, Юль?
— Ну… — я многозначительно повожу плечами. Истинную подоплеку моих действий мне на самом деле объяснять не хочется. Как объяснишь, что спустя пятнадцать лет после выпуска при виде Тимура Бурцева меня затрясло, как самую последнюю истеричку.
Сколько всего я могу вспомнить…
Сколько “незабываемых” сцен, превративших пять лет с шестого по одинадцатый классы, в лютейшую преисподнюю на максималках…
Да хоть даже случай с выпускного…
Наверное, я сама была мелкая дурища и от одного только слова “выпускной бал” у меня несколько месяцев в голове лопались радостные пузырики.
Бал, бал, бал…
Это было первое мероприятие, ради которого я купила свое первое платье — мятное, с воздушной юбкой из фатина и шикарным топом бандо. Ради него торчала три часа в салоне красоты, где меня красили, завивали, укладывали.
И все ради чего? Чтобы придти на выпускной и совершенно случайно услышать как ухохатывается надо мной Буратино Бурцев и его компанию дуболомов, отравляющих мне жизнь.
— Видели, как коровушка-то наша нарядилась? — Бурцев угорал громче всех, — из её юбки парашют пошить можно.
— А из лифчика зимние шапочки, — подмахивал вечный его подпевала, Сенечка Петлицын.
— Боже, Сенчес, как ты мог натолкнуть меня на эту мысль, — Бурцев тогда возмутился, будто по-настоящему получил по роже, — я ж теперь осознал, что если Плюшка носит лифчик — значит его можно снять. А раздетая Максимовская… Фу, буэ…
Три минуты вся компания идиотов изображала рвотные позывы — кто кого достовернее.
А через четыре минуты я в слезах и соплях вылетела из школы.
Дома мать застукала меня с разводами туши на лице и над изрезанным платьем с ножницами.
Я думала — мне конец за такое неуважение к родительским вещам, но мама только покачала головой и пошла за жидкостью для снятия стойкого макияжа. Ничего не спрашивая, помогла смыть останки “боевой раскраски”. Только уже когда размазанная я уползала спать сказала: