Я веду кончиком языкам по стискивающимся губам — и они слабеют, позволяют проникнуть сквозь них, снова взять их штурмом.
Сдобная сладкая прелесть!
И вся моя!
Ну… Ненадолго, правда! Ровно до той минуты когда уже второй кот, черно-белый и тощий с возмущенным “Ма-а-ау” не десантируется прямо на мою шею. Сброшенный и явно не готовый к полету кошак реагирует инстинктивно — вцепляется в мою рубашку на спине, полосуя ткань и кожу под ней когтями настоящей россомахи.
Я бы и рад не взвыть и не закрутиться на месте, в попытках стряхнуть с себя чертову тварь, я бы и рад ни за что в своей жизни не отрываться от Плюшки, но…
Я же не железный! И боль-то просто адская! С меня кажется сдирают кожу по-настоящему!
— Так его, Кутузыч, рожу наркоманскую! Ишь чо удумал, наших девок посреди бела дня мацать! — дедовское улюлюканье откуда-то сверху определяет нерушимую истину — коты в московских дворах просто так с балконов не летают!
Мне удается нашарить хвост дикой твари, приклеившейся к моей спине и отодрать её от себя вместе с полосой рубашки и парой кусков кожи, кажется. Кутузыч улетает в ближайший куст, и я надеюсь — его там лично ждет кошачий сатана. Задираю голову наверх, любую на лысую как яблоко, но морщинистую как урюк, башку.
— Дед, ты в конец озверел? — рычу разъяренным медведем.
— Му-у-у-урка, — зычно тянет дед, не сводя с меня прицельного прищура, — ты где, паршивка, кись-кись-кись.
На призывы деда откликается такой синхронный кошачий хор, что я прыжком выпрыгиваю из зоны поражения его балкона.
Ладно. Леший с ним. Где?.. Куда!
Я успеваю схватить тяжелую дверь подъезда за долю секунды, когда Максимовская успевает её за собой захлопнуть. Влетаю следом, ловлю за руку.
— Плюшка!
— Сам ты Плюшка! — неожиданно рявкает Юлька мне в лицо, резко разворачиваясь.
На этом её запал заканчивается, и она замирает, стискивая свои кулачки и грозно прожигая меня глазами.
— Так бесит это слово? — я приподнимаю брови, — прости, я не думал…
— А ты типа умеешь? — саркастично цедит Максимовская, скрещивая руки на груди, — не смеши меня, Бурцев, чурбан потому и зовется чурбаном, потому что бестолковый кусок пенька.
— Зато посидеть на мне очень даже можно, — улыбаюсь нахально, — где хочешь, для начала? На коленках? Или может на лице?
— Руки! — взвизгивает Юлька, и приходится сделать два шага назад, в противовес тому что я сделал к ней.