— Ну вот и приехали, — оповестил нас с Наром водитель, спустя
почти час езды. Причем половина времени пришлась на широкий
проспект, на котором мы попали в пробку, а вторая — на петляния по
узким извилистым улочкам исторической части столицы.
Шофер передвинул рычаг, деактивировав движущее заклинание
шестерней и поршней, и машина остановилась у одного из двухэтажных
домиков, которые так плотно стояли в один ряд, примыкая боковыми
стенами друг к другу, что напоминали единую стену. Слегка
обветшалую. С рыжими черепичными крышами, которые вот-вот начнут
прогибаться. С фасадами, покрытыми покосившейся плиткой или
обвитыми густым плющом. С «бойницами» окон в деревянных рамах
темно-коричневого цвета.
У нашего нового жилища те почему-то были самыми рассохшимися. Не
иначе это был корявый перст судьбы — да еще и оттопыренный
средний.
— Милый домик… Как считаешь, Хеллавина? Тихий, скромный… В такой
можно тихо нас замочить и скромно это отпраздновать, — хмыкнул
братец так, чтобы только я услышала.
— А это точно нужный адрес, — я вытянула шею, пытаясь из окна
машины получше разглядеть здание. — Таблички с номером-то нет?
— Точно-точно, — заверил водитель, подкручивая ус. — Я, почитай,
в соседнем квартале родился и вырос, весь район Кривого Источника
знаю. И переулок Грабов в том числе. У этого дома отродясь номера
не было, а последние хозяева сбежал… то есть я хотел сказать,
скоропостижно съехали лет десять назад.
— Скоропостижно делают кое-что другое, заметила я. — Например,
кончаются.
— Нет, эти не умерли. Только поседели чутка. Говорят, там
привидение живет. Хотя ни одна служба отлова потусторонних
сущностей ничего не нашла. Но и покупать дом никто не спешит. А вы,
репортеры, небось? Они порой сюда приезжают, когда все тихо и
новостей нет, ходят вокруг, чего-то снимают, а потом в каком-нибудь
светском оракуле глядь — заметка и гравирный оттиск со знакомым
фасадом. Так вы тож про него писать будете? Если что, скажите, что
информацией с вами водитель Шпурис–домчу-с-ветерком поделился.
— Мы не собираемся об этом доме писать, — отсчитывая деньги за
проезд со всей скорбью гномьего народа на лице, произнес Нар. — Мы
будем в нем жить.
Он произнес последние слова с таким прискорбием, что Шпурис, не
иначе проникшись нашей несчастной судьбой, вернул братцу монетку.
Вот умел же мелкий изобразить сиротинушку так, что ему приплачивали
там, где он сам должен потратиться!