– Как тысяча двести? Разве вызовы не блокируются, если баланс отрицательный?
– У меня тариф специальный. При минусе выдается кредит.
– Покажи телефон.
– Зачем? Завтра я положу деньги.
– Покажи.
– Потом. Он в зале.
– Так принеси!
Лида неспешно вылезла из-за стола. Шаркающие шаги удалились, затем приблизились. Недовольство сквозило в каждом ее движении. Жалкая попытка изображать гордость при отвратительном раскладе.
Телефон опустился в протянутую руку Глеба, и он сразу набрал баланс. Лживая тварь.
– Ты говорила, что минус тысяча двести на счету.
– А сколько?
– Минус тысяча шестьсот семьдесят четыре!
– Значит, перепутала чуть-чуть!
– Ясное дело, цифры почти одинаковые.
– Ты картины за двенадцать кусков берешь, не советуясь со мной! А меня ты за копейки упрекать станешь?
Веретинский зацепился пальцами за край стола, чтобы не улететь со стулом назад. Глеб воображал, как смехотворно выглядит со стороны. Обидней всего, что, как бы он ни отреагировал сейчас, все равно получилось бы недостойно: комично или унизительно.
– Нельзя переводить стрелки, – сказал он.
– Никто и не переводит.
– Ты выставляешь меня виноватым в твоем проигрыше.
– Ничего я не выставляю! Больной, что ли?
– Слушай, – сказал Глеб, – женщина. Завязывай со своими трюками. Кончай называть меня больным и перескакивать с темы на тему.
– Кончай звать меня женщиной!
– Достала!
Веретинский преодолел расстояние до раковины в два шага и положил туда телефон. Прежде чем успел открыть кран и утопить китайского пошиба чертов гаджет, Лида выхватила его и заорала:
– Тебе лечиться надо, ты дерганый вконец! Тебя изолировать пора от людей, в клетку засунуть!
Глеб вцепился в ее плечи, так что телефон шлепнулся на пол, а батарейка отлетела к плите. Большие пальцы вжались в углубления под ключицами. Веретинский никогда не бил женщин, не применял силу. Секс не в счет, тем более это было с Алисой и по обоюдному согласию. Если бы Лида сейчас закричала, завизжала, он заткнул бы ее оплеухой.
– Слушай! – сказал Глеб. – Слушай! Прекращай. Твои детские приемы бесят. Сначала ты обвиняешь меня в своей тупости. Не спорь, добровольное участие в лохотроне – тупость чистой воды. Затем ты в сотый раз утверждаешь, будто я безумен.
– Мне больно, – сказала она испуганно.
Глеб не ослабил хватку.
– Не будь дурой, умоляю тебя.