Я сделал крохотный глоток, чтобы не обижать нового знакомого. Посмаковал на языке и глотнул ещё раз. Вязкое, но приятное тепло разлилось по груди. Чёрная как смола, дымящаяся жижа, напоминающая скорее горячий шоколад при прикосновении, на вкус оказалась похожей на крепкий, с привкусом имбиря, чай. Я зажмурился от удовольствия, и улыбка невольно наползла на мою усталую физиономию, обнажая ряд острых зубов.
– Вот и прекрасно, – выдохнул усач. – А я, знаете ли, только чаем и промышляю. Откроюсь, пробовал однажды канрийский эль, но этот эксперимент повлек за собой неординарный конфуз. Оказалось, что после столь агрессивного напитка я не могу вспомнить абсолютно ничего. Парадоксальное дело, как вы считаете? Хранитель памяти теряет память. А мне как архивариусу без памяти никуда.
Эвдикт помолчал.
– Ох! Ну что же это я вновь? Простите. Опять стремлюсь отвлечь разговорами того, кто пришёл вовсе не за тем, чтобы слушать пустые россказни. Читайте, прошу вас. Я подожду.
Отхлебнув добрый глоток, я вперился взглядом в название книги, покоившейся на коленях, и промычал оглавление вслух:
– «Вурдабан Тагат Ратак».
Затем поднял голову и вопросительно уставился на архивариуса.
– Что это значит?
Брови сами собой сдвинулись к переносице.
– Я ни слова не понял из прочитанного. И буквы написаны странно, точно наоборот, как отражение в зеркале.
– Смело продолжайте и не забывайте наслаждаться теплом чая, – успокаивающе произнёс усач. – Как я и говорил, истина таится порой не там, где её ожидаешь. Не останавливайтесь. Вам обязательно откроется всё, что нужно.
Я открыл переплет и погрузился в тщательный разбор пляшущих букв и символов – «...ридаши ларма мартур нак», «церида рук казад жэдора», «талмаран ктува лон» – и так далее и тому подобное. С каждым новым абзацем я всё больше терял связь с окружающей меня действительностью, но дивным образом глубже проваливался в нагромождение загадочных знаков, пиктограмм и хитросплетений чуждого наречья. Я решительно не понимал прочитанного, однако почему-то пребывал во власти знакомого и страстно любимого чувства, когда страницы какой-нибудь невероятной истории крепко и надолго затягивают книгочея, делая его частью мира, раскинувшегося на просторах их самих. К моему разочарованию, некоторые развороты фолианта и вовсе обнаруживались пустыми. Но всё же каждый раз, когда я встречал очередной незаполненный лист, в сознании настойчиво всплывала одна и та же картина – залитая полуденным солнцем роща, сплошь занятая кущами кленовых стволов.