– Пожалуй, – не стал спорить тил. – Все мы чего-то страшимся. Порой так сильно, что не решаемся открыть глаза. Метафора, – поспешил объяснить он.
– Да понял.
Тоскливая ухмылка наползла на лицо, а локоть шуточно ткнул друга, подтверждая, что хохма таки угодила туда, куда следовало. Продолжать трепаться совсем не хотелось. Я отвернулся и принялся разглядывать угловатые конусы крыш, размышляя над услышанным. Эльф мгновенно уловил нарастающую внутри меня тоску и тоже замолк, переключив интерес на кружку с брагой. Про Давинти можно было говорить всё что угодно – непоседливый, странный, неуёмно болтливый, иногда даже заносчивый и снова странный – но молчать, когда это действительно было необходимо, поэт всё же умел.
Откровенная беседа с тилской лучницей, вынуждено обретшей дом на чужбине, выдалась отнюдь непростой. Ещё долго мутная серая хмарь навязчивых дум клубилась вокруг сознания, пытаясь процарапать себе путь поглубже к нутру, чтобы доверху наполнить его беспокойством и тяжестью. И коварство это удавалось с лихвой – почему-то мрачная история незнакомой доселе эльфийки основательно выбивала меня из колеи. Возможно, усталость, скопившаяся за долгие дни путешествия, да к тому же нелегкие события минувшей ночи заставляли дать слабину, однако, мне назойливо чудилось, что причины кроются совершенно не в этом.
Было в её участи нечто болезненное, уродливое, мерзкое до тошноты. Казалось, будто всё, о чём рассказывала девушка, уже случилось с другими не раз. Вот только заканчивалось куда хуже. Прислуга, разменная монета, товар, вещь. В своей прежней жизни я слишком часто встречал подобное невежество по отношению к изящной половине мира, чтобы хоть на миг усомниться в правдивости слов Линард. От одной мысли, что кто-то считает верным разделять разумных на первый и второй сорт лишь по особенностям рождения, меня передёргивало всем телом, а в груди закипали несогласие и бешеная ярость. Меж тем порочное желание обладать, подчинить, унизить, а затем пользоваться всегда бурлило в головах несостоявшихся малодушных мужей в независимости от века и уж тем более устройства той или иной яви.
Нет, черноволосая эльфийка не стремилась жаловаться на нелёгкие перемены или суровый удел и не роняла слез. Видно, она просто так же, как и я, изо всех сил ненавидела ту прогнившую часть мира, где правит засилье зашоренных разумений, а жизнь порой зачинает непредсказуемые, опасные игры, после которых уже никогда не становится прежней.