Сегодня что-то изменилось. К утренним покупателям я привыкла, только толпились они обычно снаружи, костеря меня за очередную попытку поспать подольше. Товар на день хозяин всегда готовил заранее, а к моему приходу успевал не только распродать большую часть, пока свежий, но и заняться другими делами, поэтому открытая дверь меня одновременно и насторожила, и удивила.
Стоило мне зайти внутрь, как хозяин и пара соседских мужиков притихли, окинув меня погрустневшими взглядами.
— Отошли ее куда-нибудь, — басом прошептал один из них.
— Куда я ее отошлю? — так же «скрытно» растерялся хозяин.
— Вы же понимаете, что я вас прекрасно слышу? — уточнила я. Стащила сапоги, которые успели до крови натереть мне пятки, и залезла на лавку у печки, подтянув под себя холодные ноги. Эх, сюда бы еще одеяло, и можно оставаться жить.
— Домой, — не растерялся первый и с недоверием покосился на меня.
— Не-а, — зевнула я.
— Не волнуйся, Эб, она болтать не будет.
Теперь на меня косились оба, один с сомнением, другой — с немой просьбой о подтверждении.
— Не буду, — торжественно пообещала я.
— Бабы, они такие, — проворчал Эб и отвернулся к окну. — Им только дай чего послушать — завтра весь город знать будет, еще и выставят кретином.
Я изо всех сил делала вид, что пропустила последнее предложение мимо ушей, исключительно ради хозяйского спокойствия. Едва ли не каждому в Хюрбене было известно, как повезло Эбу с женой: по способности создать проблему из ничего она уступала разве что моей тетушке, в которой с детства таился нерастраченный актерский талант. Увы, театры оставались в столице, у нас появлялся только бродячий цирк.
Наконец мужики расслабились и вновь принялись перешептываться. Речь шла то об урожае, то о дождях, то о мясе, и постепенно я перестала вслушиваться. Забытый всеми товар лежал на прилавках, и я решила, что вечером заберу вырезку домой, никто и не заметит. Не пропадать же добру.
Мужики ждали гонца, вернее сказать неудачника, выбранного подглядывать в окна Управляющего и выяснить, что за чужак к нему пожаловал. Народ у нас терпеть не мог секретов. Гонцом, как всегда, оказался двенадцатилетний Арни, единственный сын мясника. Прошлым летом он сильно вырос, а наесть жирка не успел, так что был похож на пресловутую тростинку на ветру – правда, высоченную. Выгода такого роста заключалась в том, что Арни мог без труда засунуть свой любопытный нос в любую щель… то есть окно.