И потому обломки древних храмов,
величественней, чем собор Петра.
Есть красота своя руин античных,
волнуя сердце, возвышая дух.
Устав и от жары, и от блужданий
по городу, сажусь на камень, что
когда-то, может, был частицей храма,
его рукой касался, может, Цезарь,
а я сижу, жуя свой бутерброд.
И думаю: здесь всё огромно слишком,
и город сам, и все его соборы,
и круглая арена Колизея.
В погоне за величием имперским
строитель чувство меры потерял.
Не строили так греки-демократы:
имперский дух – тоталитарный Рим.
Тот, кто его построил, был уверен:
не город он возвёл – вершину мира,
священную столицу всех религий,
и будет так навечно. Каждый камень
на мостовой, и каждый дом и мост —
все подтверждают: так строитель думал.
В нём есть монументальность всех империй,
И перед ней песчинка – человек.
Империи величье и громадность
воплощены в громадности дворцов,
в богатстве и помпезности убранства.
Всё потому здесь сделано гигантским
и слишком подавляет человека,
ничуть не приближая к небесам.
Чем больше храм – тем меньше человек,
а Бог всё дальше, выше, недоступней.
Здесь слишком много собрано всего:
дворцов, мостов, картин, соборов, статуй,
что всё и не уместишь в голове,
на сотню городов бы их хватило,
как будто Рим не город – целый мир.
И нет такого города на свете,
хранящего в себе сокровищ столько,
есть много городов, но Рим один.
Здесь можно жить всю жизнь —
и за всю жизнь
не обойдёшь весь Рим, великий город,
и не осмотришь всех его соборов.
Но умереть нельзя, не видя Рим.