Самое ужасное, что папенька не
вмешивался в разговор.
Он все знал, но не говорил мне! Они с
тетенькой ждали, пока случится что-то… что?
И сейчас он всего лишь подошел ко мне
и помог подняться, не попытавшись даже объяснить, что именно
происходит. Будто тетенькиных слов мне должно было быть
достаточно!
Я оперлась на его плечо, и мы пошли на
кухню. Папенька придерживал меня за талию и не мог не чувствовать
того трепета, который охватил меня из-за всего произошедшего, но
даже и не подумал остановиться и успокоить. Я плакала, а папенька…
папенька молчал. Это молчание пугало меня еще больше. Как будто я
сделала что-то непоправимое, и Элий рядом с этим — всего лишь
девичья шалость.
Что?
Что случилось? Какая еще сила? Неужели
я сделала что-то плохое, и кровь на моих руках не только из носа,
но и чужая? Крик… Крик — это же плохо, да?
Никто не предупреждал меня.
Почему же, почему?
Кухарка лежала на полу. Грудь ее
поднималась и опускалась — слава Богу! Дышит!
В руке у нее был надкушенный блин, а
на тарелке возвышалась горка таких же. Золотистые, ажурные,
лоснящиеся маслом… я почувствовала, как к горлу подступает тошнота.
Наверное, она решила доделать мою заготовку…
Я любила нэйе Улину. Она учила меня
готовить. Она хвалила меня за мои успехи, не то что тетенька, от
которой невозможно дождаться доброго слова, даже если переведешь
трактат с яталийского на шенский. Она была как нянечка, как добрая
подруга…
— У нэйе трое детей и муж хромой. —
сказала я, хотя все и так это знали, просто чтобы больше не
молчать. — Папенька, пожалуйста, если я…
— Не стоит. — фыркнула
тетенька.
Она взяла деревянную ложку и разжала
нэйе Улине челюсти. Папенька закрыл мне глаза рукой. Я рванулась: я
хотела видеть. Но у папеньки очень сильные пальцы.
Я услышала кашель. Когда я смогла
увидеть кухарку, — живую и здоровую — тетенька выбрасывала что-то в
ведро с очистками.
— Нэйе Улина, все в порядке? — спросил
папенька без особого, впрочем, беспокойства.
— Да, — нэйе Улина сделала неуклюжий
реверанс. — я просто что-то сомлела… жарко тут.
— Я думаю повысить вам жалованье,
нэйе. Простите мою дочь, она не желала зла.
— Конечно же, нэй Дезовски, я не держу
на нее обиды.
И нэйе Улина бросила в мою сторону
испуганный взгляд… Лучше бы это была обида!
— Ты будешь молчать, — сказала
тетенька.